Виталий Манский, известный режиссер-документалист и продюсер, снял в 2002 году фильм «Бродвей. Черное море». Про жизнь отдыхающих на Черноморском побережье Краснодарского края. Его герои: толстопузые дяденьки, коротконогие тетки, беспечные дети, сексуально озабоченные девицы, пляжные фотографы, мелкие рэкетиры, спасатели и торговцы -- загорали, пели под караоке, пили, ели, развлекались и работали, а камера фиксировала их жизнь с бесстрастностью натуралиста, снимающего фильм о дикой природе. Получилась странная, жесткая и мозолистая сатира, действующая на нежную душу зрителя подобно наждаку.

Манский снимал на кинопленку, что диктовало тип наблюдения: камера не пряталась, но, напротив, создавала дистанцию. На экране возникала многофигурная фреска, существующая по своим законам.

Материал оказался богатым: голые люди на первобытном песке, под южным солнцем демонстрировали особенности национального сознания, не помещаясь в формат замысла. Манский по-хозяйски этим богатством распорядился. Нашел заказчика -- им стал крупный негосударственный телеканал -- и исполнителя, своего младшего товарища, ростовского режиссера-документалиста Александра Расторгуева, сторонника новой искренности и радикального подхода к документальному кино, а сам стал продюсером сериала. И вот новый режиссер пришел на те же пляжи (теперь с видеокамерой), чтобы снять новый фильм. Снимал все лето, накручивая часы видеопленки, наблюдая, фиксируя, вступая в контакт с персонажами. Получилось шесть часов обстоятельного рассказа о нескольких героях южного лета -- о верблюжонке Даше, насмерть заезженной любителями пляжных фотографий; о бесхвостой обезьянке Масяне и ее хозяине -- горьком пьянице Жене; о карлике, женившемся на красавице; об активисте общественнике, мечтающем снять доступную телку; о физруке-гитаристе, безответно влюбившемся в отдыхающую; о тетке, которая хотела стать актрисой или хотя бы выйти замуж, а довольствуется любовником-альфонсом и мелкими аферами...

Получились частные истории, снятые на фоне бесстыдства российского кучного пляжа, с голыми пузатыми телами, простодушно открытыми для чужого взгляда, и распахнутыми душами, которым нечего скрывать. Вместо сериала был создан документальный роман о героях нашего времени -- рассуждение на тему «Русь, куда несешься ты...», но в видеоформате. Идущее под известную мелодию к лермонтовскому «Парусу».

Вот только телеканал, посмотрев двенадцать любовно упакованных в 28-минутный стандарт серий, призадумался. И решил фильм не покупать, рачительно рассудив, что показывать эти неглянцевые рожи себе дороже. Ни рейтинга, ни рекламы, ни внимания общественности -- одни упреки в чернухе и окрики от ревнителей нравственности из Госдумы. И действительно, никому же не хочется видеть и слышать с экрана то, что и так хорошо знакомо.

В начале фильма пляжный фотограф Женя едет в башкирский совхоз за верблюжонком -- на старых «Жигулях» с прицепом. Выбирает подходящее животное среди столь же несчастных кораблей пустыни, длинными гусиными шеями тянущихся вдоль ограды загона, покупает справку у ветеринара, упаковывает длинноногое существо в прицеп, где верблюд сидит сутки, распластанный, подобно цыпленку табака, оглашая горестными воплями придорожные степи. Когда Женя привозит верблюжонка домой, тот не может встать, и хозяин долго его реанимирует, пинает, массирует, пока несчастная тварь не поднимется на расползающиеся ноги.

Так снимают не документальные, а игровые фильмы -- с деталями, флешбэками, атмосферой, сплетением характеров, умело выстроенным действием. Так уже не снимают авторское кино, авторы которого пытаются, напротив, рвать стереотипы, не выстраивать сюжет, не акцентировать характер. И сам Расторгуев, декларируя на словах ценность невнятности жизни, становится беллетристом, сочиняя мелодраматические, остросюжетные ходы из пойманного в ловушку объектива материала.

Оператор Эдуард Кечеджиян рассказывает: «Съемочное оборудование было рассредоточено в радиусе 1500 метров; зона наблюдения включала Туапсе, бухту Инал, Джубгу, Лермонтово, центром служил автокемпинг «Радужный». У всеведущих спасателей, например, мы установили одну камеру. Из палатки в кемпинге занимались ночной съемкой. Но при этом старались избегать провокаций в стиле «За стеклом», предпочитали меньше подглядывать, чаще созерцать».

Основной принцип -- не прятаться. Камеру воспринимали как собеседника или не замечали (или делали вид, что не замечают). У документалистов есть свои хитрости, позволяющие не быть заметными, но для фильма нужно было другое. Нужно было вывернуть человека нараспашку, да так, чтобы он сам того хотел и себя не стеснялся. Даже когда два дружка-бугая трахают в закутке безгласную и на все согласную девицу, секс втроем не снимали скрыто -- все делалось по доброй воле участников, о чем они сообщили в камеру вполне отчетливо.

Открыто снятые кадры и потрясают больше всего -- такими сограждан мы все же каждый день видим. Они артистичны или отвратительны, но они реальны, как реален и не подстроен тот кадр, где рослая невеста в кружевах поднимает на руки и уносит с танцплощадки упившегося вдрызг жениха-невеличку. Этот мир удивителен именно тем, что готов быть запечатленным в той своей неказистой и шокирующей ипостаси, которую должен бы скрывать. Но не хочет -- подсознательно или осознанно он стремится к публичности, самовыявлению, реализации и смыслу, хотя бы такому, скрытому в непонятных манипуляциях с видеокамерой. От одиночества, тоски, невыносимой скудости бытия. От неумения прекратить жизненные метания и превратить их в другую жизнь.

И когда женщина, нудно бранящаяся с хахалем, сосущая пиво до полной потери контроля, врущая про мужа-военного, который то погиб в Афгане, то был ею изгнан, но в любом случае куда-то из жизни исчез, уступив место бледному алкашу с узкими плавками на худых ягодицах, так вот когда эта женщина вдруг замолкает и держит долгую актерскую паузу, глядя прямо в камеру, ты понимаешь: она талантлива и красива, и, кто знает, повернись все по-другому, как могла бы сложиться ее судьба...

Есть в фильме и лишние кадры -- видимо, невозможно было не запечатлеть того, как отдыхающие собирались вокруг телевизоров в коммерческих палатках, когда шли репортажи из Беслана. Но для такого материала нужна иная форма -- монтаж реальных зарисовок с телехроникой и встык пригнанные съемки местных школьных праздников топорщатся, зрителя коробит. Зато отлично смотрятся кадры, снятые местными телевизионщиками во время визита Путина в детский лагерь, тем более что здесь мелькает и один из сквозных героев. Только он не на отдыхе, а на работе -- собранный, активный, с предложениями. Перебор случается именно там, где действительность подсовывает слишком очевидные и яркие совпадения, тут вступает в силу закон искусства, требующий специального взгляда и языка для каждой темы.

Лучшими в фильме, естественно, остаются сцены, где персонажи ведут себя вопреки ожиданиям. Такие кадры при помощи монтажа получают отчетливый, хотя и неявный авторский комментарий. Жизнь людей, на лицо ужасных, но добрых внутри, то есть, конечно, просто увиденных с человеческой, сочувствующей, небрезгливой позиции, увиденных зорко и безжалостно, без сантиментов и прикрас, напротив, подробно, въедливо, самым крупным планом, предстает согретой простым сознанием причастности к их существованию. Сочувствием к живому, голому, дикому. Кстати, название «Дикий, дикий пляж» фильм получил уже позже. А поначалу он назывался «Жар нежных».