Новые хореографы рождаются редко и в неволе (как выяснилось на Московском конкурсе балета) не вырастают. Ежегодный Гамбургский фестиваль сконструирован так: в две июньско-июльские недели собран весь репертуар сезона, в финале огромный тематический гала-концерт, за день до него самая значимая премьера, выпущенная прямо к фесту. В этом году (на XXXI фестивале) самой значимой премьерой худрук Джон Ноймайер счел вечер одноактовок молодых хореографов. Четыре сочинителя танцев (двое из своих танцовщиков, двое чужаков) сделали по небольшому спектаклю. «Шаги в будущее» -- так назывался вечер. В отличие от наших дебютантов, идущих унылой толпой в одном направлении, гамбургские хореографы направились кто куда. Шаги -- в разные стороны.

Маршрут Иржи Бубенчика

Из ответов на анкету: Ваш любимый исторический персонаж? -- Вацлав Гавел, Мухаммед Али, Иисус Христос.

У гамбургского премьера в разгаре роман с балериной Парижской оперы Мари-Аньез Жилло, и это не только факт его личной жизни, но и факт искусства: балет официально посвящен ей, и весь текст -- броский, кипучий, порой надрывный, с хлопаньем дверями, блаженным растворением двух людей друг в друге, звучащими в фонограмме фразами «Я люблю тебя», « Я ненавижу тебя», «Я ненавижу любить тебя», «Я люблю ненавидеть» -- только об этом, о невозможном состоянии горячечной влюбленности. Начало почти медитативное: в полумраке сцены возвышаются три вулкана. Когда тьма слегка рассеивается, обнаруживаем, что горы, собранные из складчатой материи, заканчиваются сплетенными в объятиях парами (в каждом «жерле» -- мужчина и женщина; «вулканы» -- их огромные юбки, стекающие на пол тяжелыми волнами). Медленные объятия быстро заканчиваются: два «вулкана» отрезает черный занавес, третий распадается на две части -- мужчина и женщина остаются лежать поодаль друг от друга. Включается жесткий ритм (музыку написал брат-близнец Иржи Бубенчика, Отто Бубенчик, также гамбургский премьер, -- она напоминает то электронную дискотеку, то шумные выдохи паровоза, прерываемые безнадежными скрипичными воплями). Ведущая роль переходит к кордебалету; он активен, моторен, шумен -- и, подразумевается, до невозможности чужд великим чувствам, что, как вулканы, возвышаются над суетой. Партнеры находят друг друга (ложатся на землю и замирают), а корда продолжает бегать -- девушки прыгают на плечи парням. Далее три дуэта -- три возможных типа «романов» -- и снова у задника возникает «вулкан», к которому движется центральная пара.

Балет несколько взвинченный (истерические контрасты бега и неподвижности, скандирование любовных признаний в фонограмме), но поражающий искренностью и силой чувства. Тряска композиции (то ухабы мелких сценок, то слишком длинное ровное пространство суровой декларации) со временем уйдет -- Бубенчик научится ровно вести маршрут.

Марко Геке. Пикник на обочине

Из ответов на анкету: Ваш главный порок? -- Курение.

«Прекрасный фрик» -- балет уроженца Вупперталя, танцевавшего в Берлине, а пять лет назад начавшего ставить в Штутгарте, -- можно счесть самоопределением хореографа. Его персонажи -- сплошь мужчины -- выламываются из привычного балетного ряда так же, как выламываются из толпы городские сумасшедшие и олдовые хиппи: даже безразличный глаз отметит встряску в пейзаже. Одноактовку Геке ставит как каталог странностей -- почти кунсткамера.

Вот длинное соло танцовщика с дергающимися руками -- кисти обхватывают тело, дрожат, путешествуют по лицу, ползут за лопатки, забираются в карманы. Вот кто-то в кромешной тьме проходит по авансцене -- спектакль идет под фонограмму, поэтому оркестровая яма перекрыта: человек нависает над первым рядом, шумно выдыхает над кем-то из зрителей, делает два шага в сторону, все повторяет -- и так пока вдоль всей рампы не пройдет. Вот танцовщик, лежа на животе, бьет ногами, как рыба хвостом. И если у этой коллекции есть лейтмотив, то лягушачий -- то один, то другой персонаж время от времени становится на руки, а согнутые ноги поджимает перед собой.

Не дает коллекции распасться джазовый ритм, недаром в фонограмме сплетены труба Чета Бейкера и барабаны Майкла Юллича. Перебросы внимания вольны и прихотливы, но на сцене каждый раз что-то меняется в тот миг, когда зритель начинает от предыдущего пассажа уставать. И эффектный жест в финале (из кулис невидимые люди выкидывают на сцену контрабасы, те ломаются, у задника образуется свалка из благородного дерева) кажется залихватским коленцем, завернутым разбушевавшимся музыкантом в подземном переходе.

Кристофер Уилдон. По старой карте

Из ответов на анкету : Ваш девиз? -- Живи и давай жить другим.

Выпускника школы Английского королевского балета, танцевавшего в New York City Ballet, а теперь ставящего спектакли в самых престижных труппах, нельзя назвать дебютантом: имя на слуху уже лет семь. Но оно все еще звучит с интонацией надежды: у Уилдона нет спектакля, что вывел бы его из ряда многообещающих дарований, заставил бы не вежливо аплодировать, но часть публики восхищаться, другую -- возмущаться. И «Полифония», сделанная четыре года назад для New York City Ballet на музыку Дьердя Лигети (затем воспроизведенная в Английском королевском, Канадском балете, балете Сан-Франциско, теперь и в Гамбурге), -- это внятное, красивое, но неисправимо баланчинско-ученическое действо.

Четыре пары у задника в вечной баланчинской униформе (купальники у девушек, трико у мужчин). Обыгрывая название, они то расходятся разными «голосами» (в одной паре танцовщик поднимает девушку с широко раскрытыми ногами, а в другой в это время опускает вниз головой), то сливаются в хор (танцовщицы замерли в аттитюде; танцовщики чинно их обходят). Постоянны цитаты -- вплоть до «Симфонии до мажор». Если есть в этом балете-коллаже свежесть, то лишь за счет нескольких занятных поддержек. Например: танцовщица опирается рукой на бедро партнера, ноги вскинуты к небесам, и она медленно ими перебирает, будто плывет куда-то, а партнер, поддерживая, начинает двигаться вбок -- получается этакое путешествие аквариумной рыбки на фоне отправившегося куда-то коралла...

Юкичи Хаттори. За звездой путевой

Из ответов на анкету: Ваш любимый хореограф? -- Прочерк; отвечать не захотел.

Как и Уилдон, Хаттори идет за гением -- но не поодаль, а почти рядом -- вслед за Ноймайером. Солист гамбургской труппы обладает фантастическим чувством стиля (в аштоновской «Тщетной предосторожности», предыдущей премьере, его герой, богатый дурачок, блестящая издевка над мертвенностью дендизма). К тому же у него есть очень важный для ноймайеровской труппы дар изображения персонажей душевно раненных, незащищенных, столь чутких к миру, что мир их уничтожает. И «Дороги» на музыку Иоганна Себастьяна Баха хореограф делает в интонации Ноймайера: как бы отстраненная позиция наблюдателя, внутри которого на самом деле все корежится и кричит.

Спектакль начинается деловитым хождением толпы: сымитирован городской поток, где кто-то на секунду остановился поздороваться, кто-то бежит, кто-то еле тащится, -- народ движется из кулисы в другую. Кажется, что в труппе человек двести, а вовсе не пятьдесят семь. Посреди площади лежит герой -- толпа его не замечает. Он поднимается, будто прорастает из земли, но быстро отчаивается и садится у задника по-турецки. С места он больше не сдвинется.

Перед ним будет танцевать девушка в черном -- нейтральные, чуть зовущие танцы (но приличия не позволят ей обнять того, кто так нужен, -- бросит и уйдет). Перед ним будет проходить жизнь -- разнообразная, но печальная. (Она будет проходить и за ним -- за спиной героя полупрозрачный задник-экран, за которым продолжает ходить толпа, видны силуэты). Будет расставаться пара в офисных нарядах. (Девушка методично впадает в депрессию, обнаружив, что парень все время смотрит в сторону, и, потеряв себя, начнет гнуться на полу, ластиться к его ногам; он же изображает аффектированное непонимание: «Ну и чего я такого сделал?») Вылезет раскрашенная в цвета Бенеттона троица завсегдатаев модных вечеринок, будут отставлять бедра и манерно изгибать ручки. Четыре парня вылетят демонстрировать силу молодецкую, сорвут с замершего героя шапку и бросят оземь. Герой все будет клониться в сторону, будто общее неблагополучие мира плохо сказывается на его самочувствии, и наконец упадет набок и замрет. История кончилась.

Не совсем. То ли как жест надежды, то ли как издевка из кулисы выйдет женщина в белом платье, на хорошем сроке -- месяцев восемь. Тут-то занавес и закроется.

Балет Гамбурга. Шаги в будущее

Они туда и направляются. Работают как одержимые. Никому, включая премьеров, в голову не приходит отказаться. Александра Рябко, пластичного «классика» с вечной улыбкой до ушей, выбрали все четыре хореографа. И он танцевал -- подряд четыре балета! Ну хорошо, в последнем он в основном сидел и медленно клонился к земле, что требует концентрации, но не мышечных усилий. Но остальные-то три! Отпахал и не жаловался, перебираясь из дергающихся фриков в стройную неоклассику. Лучший танцовщик театра, «голос Ноймайера», Ллойд Риггинс, недавно перенесший травму, аккуратно стоял на руках в «лягушке» в этом самом «Фрике» и просто ходил в толпе "Дорог". Можете представить, чтобы у нас премьер стал в кордебалетную сцену только потому, что его фактура показалась там нужной хореографу? Не можете? Правильно: в России так не бывает.

В Гамбурге не просто ощущение общего, почти семейного дела (между прочим, вышедшая в финале балета Хаттори дама -- солистка Нюрка Моредо, сейчас находящаяся в декрете), понимание важной миссии (да, сочинителей танцев мало, надо помочь, может быть, кто-то вырастет). В нашем отечестве -- гонор звезд и неготовность дирекций тратиться на эксперименты. (На закрытой «Мастерской новой хореографии» в Большом театре прошлой осенью показал хорошие работы Юрий Бурлака. Ну и где спектакль?) Везде -- в науке, энергетике, балете -- мы до сих пор живем по экстенсивному методу, стараясь раскопать то, что не сажали и не растили, и побыстрее продать.

У балета есть шанс кончиться раньше нефти.