Если кто-то решил, что в апреле-мае наши литературные журналы взяли тайм-аут, то он ошибается. Все в порядке. Это я худо справляю обозревательскую службу, а журналы выходят обыденным чередом. И, словно сговорившись, хором пророчат отечественной словесности невиданные перемены. Знаете ли вы, к примеру, что у нас появилось множество новых ярких критиков? Коли не знаете, так знайте: манифест еще недавно «молодого», а ныне безусловно числящегося мэтром Романа Сенчина «Свечение на болоте» («Знамя», №5) открывается главкой «Рождение критики», где с ходу названо аж двадцать имен. Правда, мне из всего «списка Сенчина» сложившимися критиками кажутся лишь два автора -- достаточно давно и действительно превосходно работающие Анна Кузнецова и Майя Кучерская (имею в виду не схождения-расхождения в конкретных оценках, а качество мысли, увлеченность литературой и интенсивность письма), но, во-первых, охотно допускаю, что за иными звездными вспышками я просто не уследил, а во-вторых... Про «во-вторых» скажу ниже.

Нарождение «новой» критики сигнализирует о подъеме «новой» прозы. Восславив захватывающие перспективы «человеческого документа» (в который раз! и какое отношение к «человеческому документу» имеют «Подросток» Достоевского и «Голод» Гамсуна?) и исчислив должное количество младописательских имен, Сенчин по ходу дела пафосно цитирует одну из звезд «младокритической» двадцатки, Василину Орлову: «Нас ожидает всплеск интереса к молодой прозе -- сегодня она профессиональна, как никогда раньше». (Орлова твердо знает, как обстояли дела с «молодой прозой» во все времена и у всех народов; и еще тверже знает, что Альфред де Мюссе или Василий Аксенов супротив «нонешних» -- все равно что плотник супротив столяра.) В финале статьи Сенчин говорит о «предчувствии Г.» -- то есть нового Горького: «Горький (реальный. -- А.Н.) был фигурой бесспорно (? -- А.Н.) деспотической, вампирской, жестокой. Но в то же время он очень много дал русской литературе -- в самый критический момент он вернул ей смысл». Вот и новый Горький (угадайте, как его фамилия?) вернет нашей литературе смысл, якобы утраченный в девяностые годы. Насчет утраты смысла и его возможного возвращения есть разные мнения. Бесспорно другое: «тот» Горький, мягко говоря, лучше представлял себе и историю словесности, и ближайший литературный контекст, чем его грядущий (или уже сущий?) аналог.

Весенние журналы являют нам триумф молодой словесности двояко -- теоретически и практически. Наряду с Сенчиным на волнующую тему «Смотрите, кто пришел!» высказываются Василина Орлова («Как айсберг в океане. Взгляд на современную молодую литературу» -- «Новый мир», №4) и Валерия Пустовая («Человек с ружьем: смертник, бунтарь, писатель. О молодой «военной» прозе» -- «Новый мир», №5; «Пораженцы и преображенцы. О двух взглядах на реализм» -- «Октябрь», №5). Теория неотрывна от практики. Обложку майской книжки «Октября» украшает слоган: «Когда классики отдыхают...» -- номер полностью отдан «новым». Печатаются одиннадцать прозаиков, три стихотворца, три эссеиста... Некоторые -- впервые. Впрочем, есть и корифеи -- экспериментатор Денис Осокин (прогремел пару лет назад в «Знамени», выпустил в «НЛО» книгу «Девушки тополя»), специализирующийся на военной тематике Александр Карасев (кроме «октябрьского» «Ферзя» см. его «Чеченские рассказы» в «Дружбе народов», №4; его же напечатанным в №3 «Нового мира» рассказам уделено немало места в «новомирской» же статье Пустовой). Вполне могли попасть в майскую выгородку Иван Глаголев («О любви к Чайковскому») и Олег Зоберн (рассказы из цикла «Тихий Иерихон»), обнародованные «Октябрем» на месяц раньше. Зоберн есть и в «Новом мире» (№4), а в майском выпуске этого журнала квартируют Сергей Шаргунов («Как меня зовут?») и Захар Прилепин (рассказы «Белый квадрат» и «Ничего не будет»), чей «чеченский» роман «Патологии» («Север», 2004, №1--2) разбирается все в той же статье Пустовой наряду с «воинской» прозой Карасева, очень одаренного (и очень неровного) Дениса Гуцко («Там при реках Вавилона», «Без пути-следа» -- «Дружба народов», №2, 11--12) и Аркадия Бабченко. Последнему Пустовая выносит приговор, но не от себя, а цитируя другого младого критика, заявившего в «Ex libris НГ» еще два года назад: «Он интересен не как автор, а как персонаж <...> Больше они (Бабченко и вздорно приравненная к нему модная графоманка Ирина Денежкина. -- А.Н.) ничего не напишут». Пустовая называет эту сентенцию «скандально-резкой» (слыхали и поскандальнее), но «по сути справедливой», однако редакционная сноска парирует: «Читайте новую повесть А. Бабченко в следующем номере нашего журнала». Почитаем -- куда мы денемся.

Такое вот изобилие. И Чечня тебе, и экзистенциальное одиночество, и мистика в умеренной дозировке, и поддавон -- в неумеренных. Направо пойдешь -- «реализм» найдешь, налево пойдешь -- «модернизм» обретешь. Не слишком, впрочем, при всем тематическом разнообразии эти «измы» различаются. Как и авторы -- в большинстве своем вполне квалифицированные.

Ох, чуть не забыл, в «Знамени» (№4) второй год привечаемая этим журналом Наталья Рубанова предъявляет публике «Патологию короткого рассказа». Если из майско-апрельских журнальных достижений составить антологию, то рубановский заголовок вполне мог бы на ее титуле потеснить не менее красивый и правдивый девиз «Когда классики отдыхают...». Короткий патологический рассказ -- наше все. Во-первых, автор не перенапрягается; во-вторых, редакция может явить истинный демократизм. В «Октябре» так и пишут: «Романа вы здесь не найдете! Не будет долгого бега краем моря, игры в четыре руки -- и не придет каменный гость Главного сочинителя, чтобы перетянуть одеяло на себя». А что писатели сливаются (как и во всех «новых» антологиях) в аморфное пятно, что читатель перестает их различать, что настоящего рассказчика (как и поэта) крайне трудно оценить по одному тексту (или по подборке из трех мини-текстов), так это дело десятое. Пусть цветут сто цветов, а там трава не расти. Лишь бы «каменный гость» не пришел -- видимо, поэтому довольно длинный (под семьдесят страниц), снабженный каким-никаким сюжетом, «проблемным» молодым героем и картинками журналистско-богемно-политиканских безобразий опус Шаргунова именуется «рассказом» (мол, подите прочь с вашим Букером).

Ладно. Изобилие так изобилие. Что Прилепин писатель талантливый, понять все-таки можно. Как можно вычленить из журнальной солянки работы, условно говоря, старших -- повесть Александра Титова «Никиша» («Новый мир», №5; на мой взгляд, все же история о дожившем до наших дней дезертире уступает прежним рассказам Титова все о той же глухой деревеньке и ее обитателях), «Только Остров» Николая Климонтовича («Октябрь», №4; повесть о светло-печальной жизни и довременном уходе тихого интеллигента, конечно, не без вторичности, но трогает -- и в память ложится), подборка «пристальных» рассказов Евгения Шкловского «Аквариум» («Знамя», №5; по-моему, лучшая проза этой весны)...

М-да, приходится все же сказать «во-вторых». Похоже, я безнадежно впадаю в «поколенческий шовинизм». От чего ни малейшей радости не испытываю. Остается одно -- перечитывать Тютчева: Когда дряхлеющие силы/ Нам начинают изменять/ И мы должны, как старожилы,/ Пришельцам новым место дать, -- / Спаси тогда нас, добрый гений,/ От малодушных укоризн,/ От клеветы, от озлоблений/ На изменяющую жизнь... И так далее, вплоть до неотменимого: И старческой любви позорней/ Сварливый старческий задор.

Что же до визита «каменного гостя» (Главного сочинителя), то ждать осталось недолго. Июньский номер «Знамени» с окончанием романа Михаила Шишкина «Венерин волос» уже вышел. «Холст» Олега Ермакова («Новый мир», №3--4) я замотал -- здесь придется «соответствовать».