Амбициозный мегапроект Валерия Гергиева -- собственная версия вагнеровской тетралогии «Кольцо нибелунга» -- прозвучал наконец в Москве, на сцене Большого театра. Добирался он долго, на прошлую «Золотую маску» не приехал, вместо этого отправившись в Баден-Баден. Потом Гергиев как будто вообще раздумал его привозить. Теперь наконец мало на что похожее мариинское «Кольцо», которое сам Гергиев называет противоречивым и неоднозначным, но вместе с тем эпохальным, накрыло собой город. Билеты были раскуплены, в зале наблюдались плотные аншлаги. И самое примечательное в них было то, что они не рассасывались после первого антракта. Во время вторых перерывов двух последних опер тетралогии -- «Зигфрида» и «Гибели богов», формат которых превышает пятичасовые рамки, -- то здесь, то там можно было заметить, как люди тихонько зевают, но не то чтобы от скуки, а просто потому, что после тяжелой рабочей недели и нескольких часов прослушанной музыки в начале одиннадцатого на спектакле уже очень хотят спать. Но держатся и не уходят. Ведь неизвестно, представится ли еще когда-нибудь в жизни случай услышать и увидеть все четыре вагнеровские оперы, ставшие одним из принципиальных текстов культуры и сами по себе, и включая собственные режиссерские и музыкантские интерпретации.

Последнюю составляющую как раз и проигнорировало изнуряющее и фантасмагорическое действо. Задумав обойтись без опоры на культурную рефлексию, манифестированную в современном режиссерском ремесле вообще и в подходах к «Кольцу» в особенности, Гергиев обрек себя на упреки в наивности, варваризме и презрении к основам, но одновременно вышел из круга бесконечных сравнений старых и новых переинтерпретаций.

Он долго боролся с режиссерами, ставил «Кольцо» кусками то в одной версии, то в другой и наконец совершенно извел в тетралогии режиссуру как таковую. Теперь имя Юлии Певзнер, переделывавшей после Йоханнеса Шаафа первую оперу «Золото Рейна», в программке вообще не значится. А имя Владимира Мирзоева, приложившего руку к разводкам «Зигфрида» и «Гибели богов», такая же условность, как большинство мизансцен и характеров в пышном и одновременно лаконичном представлении.

В качестве идеологов и разработчиков концепции предъявлены сам Гергиев и художник-сценограф Георгий Цыпин. Кроме музыки и визуальных образов, в спектакле, по сути, больше ничего и нет. Фактически он представляет собой партитуру, развернутую в пространстве при помощи сногсшибательного декора с отчетливой антропоморфной интонацией, великолепными фокусами художника по свету Глеба Фильштинского и избыточной фантазией художницы по костюмам Татьяны Ногиновой. Больше пятнадцати часов подряд над сценой высятся гигантские человекообразные фигуры в разных видах и положениях, превращаясь то в лестницы, то в драконов, то в каких-то смешных оперных зрителей, кивающих головами. А между ними ползают и вьются какие-то сущности, живописующие при помощи электрических проводов все подряд, от воды до огня. Сочетание гигантизма и балагана, тумана и мишуры придает зрелищу диковато-величественные и вместе с тем смешные очертания, позволяя Гергиеву чувствовать себя ничем не скованным.

Образы героев, богов и прочей вагнеровской живности разработаны не более подробно, чем образы Петрушки и Городового на ярмарке. Тут практически не о чем говорить, если не расписывать подробно, чем именно Зигфрид напоминает прекраснодушного Тарзана. Величественный сумрак тетралогии в мариинской версии пронизывает как минимум комедийность, если не ходульность, впрочем, совершенно безобидная.

Главные партии в спектакле поделены между как минимум двумя, а то и тремя исполнителями. При этом одни и те же певцы появляются в разных спектаклях в разных ролях. От этого немного рябит, скажем так, в ушах, но постепенно музыкальный смысл постановки проясняется. Гергиев представляет себе и публике «Кольцо» не в виде претенциозного, скрупулезно прописанного театрального текста с просчитанными подтекстами и монолитными вокальными образами, но как символ и репрезентацию собственного (мариинского) могущества.

Отсюда аж три Брунгильды, одна другой краше: холодная Ольга Савова, могучая Лариса Гоголевская и финальная Ольга Сергеева, фактически вытащившая не только партию, но и едва ли не всю тетралогию на актерской пронзительности и страстной красоте своего голоса. Отсюда же два Зигфрида: инфантильный Леонид Захожаев и прекрасный партнер Сергеевой по «Гибели богов» Виктор Луцюк. От того же неровность оркестрового звучания: крупный помол «Золота Рейна», ощущение качественной, но невыносимо тяжелой работы в «Валькирии», приблизительность, то и дело сменяющаяся великолепием, в «Зигфриде» и массивная красота «Гибели богов». «Кольцо», по сути, все в кусках: баланс то устанавливается, то расплывается, за потрясающе сыгранными эпизодами следуют пробормотанные, музыкальное время то останавливается, то скачет, натуга чередуется с блеском, томление переходит в собственную недостаточность, фантасмагория сказки -- в бледный призрак и суматошную толпу тембров, а наивная комедия стыкуется с драмой даже не античного, а прямо-таки египетского толка. Но в результате все же возникает довольно сильное ощущение целого -- изнуряющего, странно пузырящегося, забавляющего и демонстрирующего непобедимую волю к власти (как минимум над неподъемным музыкальным материалом). Наверное, поэтому выразительнее и объемнее всего звучит последняя часть тетралогии -- как торжество невероятной гергиевской воли и глыба печали.