Славу Полунина многократно называли лучшим клоуном мира, однажды (если не ошибаюсь, в газете «Бостон глоб») назвали современным Чаплином, всем известно, что его «сНЕЖНОЕ шоу» -- это самый что ни на есть супер-пупер-кайф-атас-цимес-шлюмпель-дрюттель и вообще. Полунин -- один из величайших артистов конца ХХ -- начала ХХI века, а если геронтология добьется чего-нибудь существенного, то, может быть, и середины.

Писать о нем серьезную статью совершенно невозможно для человека, хоть минуту пробывшего в его обществе. Как вспомнишь это веселое, капризное лицо, обрамленное искусно взлохмаченными сединами, это наигранно серьезное внимание к докучливому собеседнику (вроде того: вашу игру в вопросы-ответы я принял, я играю, но зачем же вы придумали такую скучную игру?), становится несколько стыдно за собственную дурость. Слава Полунин -- это НЕЧТО.

Ничто человеческое ему, разумеется, не чуждо: в пределах, допускаемых чувством юмора. Ничто бесчеловечное ему не чуждо тем же макаром. Я готов допустить, что он не чувствует разницы между простым животным, ангелом и человеком. Но к этому мы еще вернемся. Сейчас -- о событии.

Московская милиция добросовестно огородила указанную ей площадь: левую сторону Садово-Триумфальной, от угла Тверской почти что до Малой Бронной. Чтобы подойти к чугунным воротам сада «Аквариум», входной билет пришлось предъявить четыре раза -- и тут же упереться в очередные железяки. «Еще рано», -- говорил капитан милиции по фамилии Майоров. Надеюсь, что эту фамилию он выдумал на ходу, а то как-то слишком складно получается.

Народ -- уже прочищенный, проверенный -- жался перед входом. «Еще рано». В толчее милая Марина Багдасарян успела передать мне два диска с записями спектаклей, сделанными на «Радио Россия»: их в итоге не раздавили, и в ближайшее время я непременно сообщу все, что думаю о перспективах радиотеатра. Над оградой висели беломордые чудовища, изображающие горгулий: возможно, это были специально приглашенные люди из екатеринбургских «Провинциальных танцев», возможно, нет.

Главное ощущение от работы Полунина -- чувство всеобщего равенства. Кто бы ты ни был, ты не лучше, чем все прочие; найди в себе мужество веселиться по этому поводу. Уличный театр «Урбан Сакс» в «Аквариуме». Открытие VI Чеховского фестиваля -- чем не повод.

Разумеется, все подходы к саду «Аквариум» были перекрыты милицейскими кордонами уже с полудня. Лучшая шутка Полунина состояла в том, что проход сначала открыли для людей, купивших билеты за деньги, и лишь потом -- для специально приглашенных гостей, журналистов и прочей высокопоставленной публики. Пришли на представление уличного театра -- будьте любезны ощутить себя человеком с улицы, а то зачем же вы здесь очутились.

Я не люблю уличную культуру. Тем более я не люблю, когда специально отобранные люди изображают причастность к оной. Группа саксофонистов «Урбан Сакс», которая в начале 70-х складывалась только для того, чтобы отпеть бунтарей 68-го, чрезвычайно быстро сделалась коммерческой бригадой. Теперь все, во что они дуют, оплачено заранее. Вождь группы, Жильбер Артман, в этом никогда не признается; ему до сих пор нравится быть современником Сартра. Именно тут и оказываются уместны такие люди (нет, такие НЕЧТО), как Слава Полунин. И -- назовем это имя немедленно -- художник Кострома.

Почему скверик возле Театра Моссовета весь покрылся белым пухом, зачем на деревьях сидели смешно одетые люди, что означало монотонное музицирование пятидесяти саксофонистов -- кто хочет, тот пусть и расшифровывает. Для того, кто там был, отсутствие значений являлось, если угодно, гарантией безопасности. Вот перед вами НЕЧТО, а потом еще два НЕЧТО, три, пятнадцать, и, если вы будете искать во всем этом какой-то смысл, вы упретесь в самого себя, и только. Искать смысл -- занятие опасное по определению, а мы тут развлекаемся. Дурака валяем. Можем и вас повалять, если вы так настаиваете.

Театр ХХ века, начиная с Чехова, плодотворно мучился проблемой: возможно ли действие (и соответственно передача энергии) при отсутствии сюжета? Не фабулы, не интриги, но именно сюжета, то есть динамического соподчинения фигур в их единстве? Поздние пьесы Беккета, самого последовательного из драматургов, дают безнадежно отрицательный ответ. Положительный дает только клоунада: веселое НЕЧТО. Людям, занимающимся ею пожизненно, можно только завидовать.

...Разобравшись в природе зрелища, я вылез из толпы и ретировался в благоустроенный уголок; официантка принесла пива, тут подсел (случайно, честное слово!) Полунин. Я, разумеется, сказал, что он -- великий человек; он сообщил, что тоже меня вроде бы где-то видел. Тут его отвлекла каштановая девушка, и когда он повернулся в профиль, у меня внутри екнуло: в профиль Слава Полунин необыкновенно похож на Иосифа Бродского. То есть так похож, как бывают похожи меж собою только архаты: существа, при жизни достигшие полной просветленной самостоятельности и к колесу никаких претензий больше не имеющие (те, кто имеет, называются бодхисатвами). Глотка через три я ему об этом поведал.

Вы думаете, он удивился? Ни чуточки.