Поставив прошлой осенью «Тартюфа» в Художественном театре, Нина Чусова, казалось, поставила рекорд по части залихватского обессмысливания классических комедий. Смачный, сочный, зычный, беззаветно глупый спектакль пришелся по душе той публике, для которой он и делался; Олег Табаков всласть повалял дурака; критика окатила режиссера заслуженным ведром помоев и попыталась усовестить. Если вам, сударыня, угодно гнать попсу, воля ваша, но зачем же внаглую? На всякое безобразие должно быть свое приличие; пусть вам все до фонаря, но хотя бы притворитесь, что поработали мозгами и муки творчества входят в стоимость услуг. На следующей премьере, выходя на поклон, будьте любезны сделать интеллигентное лицо. Будь Чусова дурой, она так бы и сделала.

Она -- умная; это значит, умеет обманывать ожидания. От «Ревизора», поставленного Чусовой в Театре Моссовета, можно было ждать почти всего, кроме того, что спектакль переплюнет «Тартюфа» в отвязности, зажигательности и полной не-пришей-кобыле-хвостности. В ситуации Чусовой человек попроще обязательно начал бы копаться в мистических глубинах гоголевской комедии, принадлежащей к числу безупречных и поистине божественных пьес. Чусова осталась на излюбленном мелководье, где ей живется весело и сытно. И плещется, Лорелея наша, с удвоенной силой.

Ее стихия -- беспечный театр необязательных решений. Понять их логику зрителю не дано до тех пор, пока он не смиряется с правами женского каприза. На вопрос, почему это сделано так, может найтись обстоятельный ответ, а может не найтись никакого, кроме: так захотелось. При этом волюнтаризм чусовского «так захотелось» круче, чем эгоизм доброго старого «а я так вижу» -- боевого лозунга недоумков прошлой эпохи. «Так захотелось» не предусматривает никакого постоянства; если б репетиция началась не в среду, а в четверг, все могло бы придуматься по-иному. Могло быть лучше или хуже -- разницы нет.

Почему в спектакле Чусовой городничий (Александр Яцко) объявляет о приезде ревизора на рыбалке? Да ни почему. Потому что фронтальная мизансцена удобна: вдоль рампы устроились чиновники-удильщики, в небольшом отдалении прогуливаются телохранитель и служанка с запасом согревающих напитков -- оживляют композицию. Ведь такого ни у кого не было, правда? Значит, будет. А если кто-нибудь спросит, почему рыбалка, а не стрельба по тарелочкам или какое другое сафари, отбояриться помогут, к примеру, евангельские «ловцы человеков».

Чусова принадлежит к той породе талантливых халтурщиков-самоубийц, которые воспринимают каждый новый успех как сигнал: ага, стараться можно еще меньше. Ее режиссерские ходы на глазах становятся все примитивнее, число увеселительных мелочей, которые она с такой щедростью рассеивала по прежним спектаклям, тает на глазах. В «Ревизоре» Чусова находит не так уж много поводов для веселья. Гоголевскому смеху дано, я думаю, уже тридцать пять тысяч определений, но только спектакль Чусовой позволяет назвать его «натужным». Она придумала так мало, что каждую шутку поневоле приходится педалировать, каждую мелкую мысль -- разжевывать.

Ведущей темой спектакля стало комическое сходство Хлестакова с городничим, то есть Гоши Куценко с Александром Яцко. Подобное же сходство было отработано в предыдущей работе. Разница в том, что Тартюф-Табаков и Оргон-Семчев играют вровень, а культовый Куценко в партнеры отменному артисту Яцко решительно не годится. Спектакль обязывает предположить, что Куценко вообще не слишком подходит для сцены: тусклый голос, дряблый или, напротив, чересчур размашистый жест, полное неумение понять роль как последовательность душевных событий. Роль Хлестакова для Куценко -- парк аттракционов, на которых можно выпендриваться то так, то этак; возможно, когда-нибудь так будут играть все, но я надеюсь до этого не дожить.

Яцко работает интересно. Лучшие минуты его роли -- сцена в трактире, когда городничий с облегчением опознает в Хлестакове родственную душу. Взятку взял? Взял. Стало быть, свой. Стало быть, имеет право -- а ну-ка, дай-ка я посмотрю, чему сейчас нашего брата учат в столицах. Городничий-Яцко откровенно любуется Хлестаковым: какое искусство вранья, какая феерическая беззастенчивость! Когда выясняется, что Хлестаков не более чем Хлестаков, персонажу Яцко не до личных переживаний -- рухнули основания мира.

Всегда призывая читателей посмотреть премьеру, если в ней есть хоть что-нибудь стоящее, на сей раз делаю исключение для тех, кто любит Гоголя: вам не стоит. Вас начнет мутить еще до того, как художники Мартиросов и Глебова отдернут серый полузанавес и предъявят взорам свой личный вариант потусторонней жизни: привокзальный суперсам в уездном городе. Они думают, что сами теперь живут как-то лучше. Чусова тоже так думает. И Гоша Куценко, видимо, тоже. Смех, да и только.