Сначала не о книге, а об авторе с его двоящимся профессиональным статусом...

Три года назад, прочитав в аннотации к появившемуся тогда -- и сразу наделавшему шума -- сборнику Семена Файбисовича «Вещи, о которых не» предупреждение о том, что «автор этой книги не только писатель, но и художник», всякий представитель столичного артмира презрительно хмыкал по адресу умников из слишком близкого к народу «ЭКСМО-Пресс». Выставляться (полулегально, конечно) добровольно ушедший в андерграунд профессиональный архитектор начал с 1976 года, сначала став широко известным в узких кругах, а с перестройкой -- вместе с многими прежними «неофициалами» -- вообще оказавшись на самом гребне славы, в том числе и мировой. А вот на прозу (к которой постепенно присоединились публицистика и эссе) удачливого живописца потянуло уже в самом конце восьмидесятых. Так что стаж Файбисовича-художника несравнимо больше, чем у Файбисовича-писателя. Но главное -- репутация первого понадежнее. Несмотря на то, что десять лет назад, с окончанием моды на русское искусство, тот приостановил занятия живописью, время от времени лишь балуясь фотографией да видео.

Просто картины Файбисовича с их сверхпристальным, до неожиданных оптических эффектов, всматриванием в «общие места» неизбывно советского (даже когда дело происходит во времена уже вроде бы постсоветские) универсума не просто сами собой превратились в новейшую классику, но действительно притягивали, завораживали, затягивали в предложенную автором игру в гляделки. Зато откровенные донельзя, описывающие потаенные житейские подробности тексты живописца-расстриги все больше и больше раздражали -- и раздражать продолжают -- даже социально близкую ему богемную публику, не отличающуюся вроде бы душевной ранимостью и тонкостью чувств. После помянутых уже «Вещей, о которых не» (желчно описанная история дяди-эмигранта с публикацией в самом деле идиотических его писем, подробное, с именами и датами, повествование о разводе с изменницей-женой и своих смертельных недугах, эротическая миниатюра о мимолетном романе с финской журналисткой) даже случился скандал, пошла череда личных ссор и дело чуть не кончилось общественной обструкцией -- по крайней мере так чувствовал сам Файбисович. Тем не менее своих сомнительных литературных занятий не прекратил.

Даже приглашенный именно как художник Фондом Иосифа Бродского на трехмесячную стипендию в Рим, он и там предавался именно сочинительству, перемежаемому прогулками с фотоаппаратом. В студии для занятий живописью Американской академии в Риме был написан «Разговор» (не то повесть, не то полуночный бред, не то записки сумасшедшего), через год по возвращении в Москву сложился двухчастный «Рим» -- своего рода запоздалые «письма русского путешественника». Оба произведения и составили новую (между прочим, четвертую по счету) книгу Файбисовича, проиллюстрированную его же римскими фотографиями. Снимки и тексты живут в полной гармонии, взаимодополняя друг друга и друг к другу отсылая. Получился «синтез разных родов искусства, создающий концептуально новое словесно-изобразительное единство», как чрезвычайно удачно сказано в аннотации. (Что же меня так тянет их цитировать!)

Между прочим, большинство фотографий -- это не обычные туристические пейзажи, а концептуальный проект. Хоть к банальным сценам и видам, которые требовалось увидеть и передать "своими глазами", Файбисовича всегда тянуло, в случае Рима сильнее оказались боязнь пошлости и угроза невозможности скорой «естественной приватизации» Вечного города. И тогда художник решил самоустраниться, предоставив эстетическое дело случаю. Нащелкал еще в Москве видов Третьего Рима, а потом на ту же пленку, ее перезарядив, стал снимать Рим Первый -- чтобы вышла «фантасмагория стихийных накладок чего попало в Москве на что попало в Риме». Например, «нашего» люка водостока на тротуаре на «их» одиноко торчащую на фоне обычного дома античную колонну с коринфской капителью (на газетной иллюстрации, увы, черно-белой).

(Кстати, получившуюся отдельную подсерию из крышек люков и римских древностей, названную «Риму -- Рим», до конца недели можно увидеть на выставке в Галерее Клуба коллекционеров в культурном центре «АРТСтрелка» на территории фабрики «Красный Октябрь».)

Но дивно красивые (по мне -- так слишком) фотки всего лишь часть книги «Рим. Разговор». Куда более интригуют сами тексты, вроде бы неожиданные и одновременно чрезвычайно характерные для Файбисовича. Тут (почти) не будет откровенных пикантных признаний, резких «наездов» и переходов на личности, незатейливого реалистического сюжета «из жизни», безыскусного (хоть и мастерски отточенного) лаконичного стиля. Читать «нового» Файбисовича вообще трудно и даже, пожалуй, скучно, хоть и оторваться от этой многословной, засасывающей, многоинтонационной «внутренней речи» практически нельзя. Философический и даже полумистический «Разговор» (почти сотня страниц без абзацев и даже строгой структуры, имитирующая «сновиденческую непрерывность») сам автор со свойственной ему лексической удалью и любви к материально-телесным метафорам именует «речевым поносом». Или «селем» (не намного лучше) -- неуправляемым и непредсказуемым. Бессюжетный «Рим», хоть и поделен на главки и написан проще, внутренне тем не менее совершенно свободен и требует такой же читательской свободы. И свободного времени. Но все же это очень жесткая и даже радикальная проза.

Не случайно своими антагонистами в обоих текстах Файбисович выбирает записных радикалов, с которыми спорит, собачится, их унижает, но от литературных опытов которых отталкивается и с которыми вступает в соревнование. В «Разговоре», беседе с покойным отцом -- это Маяковский с его «Товарищу Нетте» (« -- Здравствуй, Нетте!... Подойди сюда!»). В «Риме» -- Лимонов, вскользь бросивший в своей «Книге воды», что Тибр похож на «гнилую узкую щель». Невинная фраза и породила весь «римский альбом», посвященный красоте Тибра и Рима, но полный совсем лимоновских описаний влюбленных парочек, ругани в адрес Рафаэля или сообщений типа: «Купола римских храмов похожи на груди римлянок».

С вечными подростками Маяковским и Лимоновым вполне себе благоразумного Файбисовича («человеком сияющего здравомыслия» аттестует себя автор в начале «Разговора» и «солидным пожилым мужчиной» -- в начале «Рима») роднит желание предельной независимости, свободы самовыражения и «верность выбору пути», как говорит он сам. Чтобы несмотря ни на что и ни на кого, руководствуясь только внутренним чувством... «Идти своей дорогой, гнуть свою линию, жить свою жизнь». Так чуть пафосно (это ненадолго: Файбисович умеет понижать выспренний слог, в том числе и свой) формулирует наш сочинитель ту истину, что в очередной раз явилась ему в результате совершенно необычайного римского приключения, включающего в себя явление тени отца, странный сон, общение с Богом и чертом, мистические знаки, описанные в «Разговоре». Эта же независимость подвигает автора совершить попытку стать «как все» и приняться за фиксацию римских впечатлений -- за безопасный и добропорядочный жанр. Понятно, что попытка не удается: «Рим» -- книга гиперсубъективная, фривольная, все равно для многих обидная (не «Вещи, о которых не», конечно, но некоторым недобросовестным читателям "Вещей" здесь крепко достается). «Файбисовичевская». Как все -- сочинителю не быть.

Но не быть ему уже и живописцем, фотографом или архитектором (кстати сказать, в этих амплуа ничего уж такого скандального Файбисович не совершил). Теперь придется оставаться ему неудобным, проклятым писателем, ползущим (именно так!) напролом по указке личных неколебимых принципов, главный из которых -- «соответствовать Правде». Нелюбимый отец одобрил, Бог благословил, черт дематериализовался. Отступать некуда -- позади Рим. Собственно, об этом и есть последняя книга. Дай бог, не последняя!