История, что была разыграна на сцене Новой оперы балетным театром из Венгрии (весь 2005 год -- «сезон культуры Венгрии в России», нас ждут еще выставки и кинопоказы), взята из ветхозаветной Книги Эсфирь. В правление персидского царя Ахашвероша его визирь Хаман решает истребить всех евреев; девица Эсфирь (в программке ее имя транслировано как Эстер) ради спасения соотечественников выходит замуж за мгновенно влюбившегося в нее царя -- и в результате удавка, приготовленная для иудеев, достается визирю. Собственно, в честь избавления от опасности вот уже тысячи лет еврейский народ отмечает праздник Пурим (он был три недели назад); спектакль, что привез нам Дьерский балет, ровно так и называется.

«Пурим» поставлен на музыку Ференца Явори, руководителя Budapest Klezmer Band, и сам этот маленький оркестр сидит на балкончике выстроенной у задника треугольной конструкции, радуя знакомыми и незнакомыми национальными мотивами. Дьерский балет -- труппа, возникшая четверть века назад из выпускников венгерской балетной школы, первые десять лет своего существования работала под руководством бежаровского танцовщика Ивана Марко и славилась гибкостью, эмоциональностью, непривычной для театров соцстран открытостью. Все это вместе -- не слишком часто возникающая на сцене история, этнически густо окрашенная музыка, труппа со славным прошлым, не устававшая доказывать, что и в странах соцблока секс-таки есть -- обещало зрелище почти экзотическое, сильно отличающееся от привычной балетной продукции. Но ожидания не оправдались: этот спектакль собрал в себя все возможные балетные штампы.

С древней, аж драмбалетной скрупулезностью пересказывается сюжет библейского предания. Но в предании много людей и деталей, а спектакль бесконечным быть не может -- в результате кто-то появляется лишь на миг. Вот какая-то женщина перед зеркалом яростно бросает на пол тряпки (этакая картинка в духе «опять нечего надеть») -- оказывается, это предыдущая жена Ахашвероша, царица Вашти (ее танцует Река Хеди) отказывается выйти к гостям на мужнином пиру. Вот потешный дуэт призванных Хаманом наемных убийц (крадутся и сталкиваются спинами; секундная паника) -- они занятны, но времени на сцене им выдано минуты полторы. А «психологические портреты» отсылают к гораздо более древним, чем драмбалетные, временам: картинно-негодяйская роль Хамана (Эрвин Мюллер) -- это просто из арсенала злодеев XIX века. Руки загребают воздух, агрессивно рвущий пространство прыжок заканчивается лениво-вязко (сопротивления нет, что тратить силы), подданные с готовностью подставляют плечи и спины для того, чтобы властитель взгромоздился на них и замер монументом.

А вот танцы Эстер (Сабина Черпак) и ее дуэты с Ахашверошем (Балаж Паткан) отсылают к гораздо более близким временам.

Ни драмбалетное время, ни старый балет (хотя спектакли, созданные в те эпохи, составляют от пятидесяти до девяноста процентов репертуара наших театров) не отразились в русском балетном мифе так болезненно и так страстно, как эпоха Бежара. Это можно понять: классические редакции прорабатывались и переживались, драмбалет расцветал и затем душил все живое, с ним боролись, но это были наши истории, в этой материи люди жили. А Бежар, клокочущая его чувственность, его великолепная пластика, рядом с которой стройнейшие конструкции Баланчина казались рентгеновским снимком скелета рядом с живым человеком, -- он остался для наших театров неопробованным, непережитым. Тоска по Бежару в русском балете жила тем острее, что его труппа не раз приезжала на гастроли, то есть все было рядышком, а недоступно. Совершенно очевидно, что возникновение театра Бориса Эйфмана в Петербурге было в свое время ответом на бежаровский балет -- и ответом хореографа, пожелавшего быть так же свободным в пластике, как французский гений, и ответом властей: ну мы же не консерваторы, у нас под присмотром тоже вот такое есть.

И нынешний Дьерский балет -- это балет Бориса Эйфмана по-венгерски.

С его элементарной сюжетностью, с тем представлением, что вот если женщина вспрыгивает на мужчину верхом, то это уже эротика, все очень вызывающе и круто. С акробатическими элементами, апеллирующими к фигурному катанию (то, что делает танцовщик с партнершей, там, кажется, называется «тодес»). С обязательным стремлением обрисовать «историческую обстановку» -- вполне смехотворным образом: танцуют трое евреев; приходят слуги визиря, начинают бить их, пиная ногами; уходят -- тройка встает и продолжает танец. Программка: «К небольшой еврейской общине относятся терпимо, но членам общины приходится прилагать огромные усилия, чтобы выжить». И с той же верой в странное свое занятие, с той невероятной самоотдачей, с которой работает и эйфмановский театр. То есть Дьерский балет, приехавший на гастроли для демонстрации некоторых особенностей венгерской культуры, на самом деле показал абсолютную схожесть исторических процессов в искусстве двух стран. Тоже удовлетворительный результат.