В качестве читателя книг в очередную полосу про книжный бизнес приглашен Иван ВЫРЫПАЕВ -- тридцатилетний драматург, сценарист, актер и режиссер. Его творческая судьба связана прежде всего с московским Театром DOC, а известность Вырыпаеву принес его спектакль «Кислород» -- участник и лауреат многих театральных фестивалей, обладатель премии "Золотая маска" 2004 года в номинации "Новация".

-- Поскольку разговор на полосе идет о поэтических книгах, первый вопрос о стихах. Вы их читаете?

-- Я пробую время от времени читать стихи -- те, что издаются, и самиздатовские. Я был на нескольких клубных поэтических собраниях, там выступали ребята, мои сверстники. Большинство стихов -- «диван-карман», «роза-мимоза» и так далее. Иногда даже видно, что человек не пустой. Но поэзия -- это форма. Как в кино монтаж -- это же способ мышления. Способ мышления должен быть современным. Нельзя сегодня написать хорошее стихотворение тем же размером, каким писал Мандельштам. Время требует другой формы -- и я ее обнаружил. Это рэп. Современная поэзия перешла в музыкальный формат. Русский рэп преломился, вырос через негритянский, европейский, лондонский. Я имею в виду, конечно, не тот рэп, который звучит по радио и телевидению, -- это ерунда, попса. Настоящим русским рэпом занимаются умные, талантливые ребята, как правило, с гуманитарных факультетов хороших вузов. Сами они свой рэп называют лирикой. Это поэзия -- к смыслу слова добавился ритм звука.

-- Есть места, где они собираются, выступают?

-- Да, есть. Мы их по крупицам выбираем. Есть, например, группа со страшным названием «Кровосток». Это проект интеллектуалов, у них несколько отличных стихотворений, исполняемых под музыку, -- достаточно жестких, но вполне содержательных. Я не хочу сказать, что это стихи, которые я люблю, я каждое утро читаю Бродского. У меня маленький сын, вот я ему по утрам читаю Бродского.

-- Не рановато?

-- В самый раз. Но рэп как новая поэзия мне интересен, там больше зародышей нового, чем в поэзии выпускников Литературного института.

-- Рэперы печатаются?

-- Лексика не позволяет...

-- Боже мой, сейчас такое публикуется...

-- Нет. Это вообще отдельная тема для большого разговора -- лицемерие в нашей стране. Это одна из причин нашего плохого политического и социального состояния. Есть матерные слова, которые являются частью фольклора. А есть передача «Аншлаг», где не матерятся, но которую нельзя показывать, потому что это пошлость. Если большими буквами написать все матерные слова и показать моему ребенку, то это принесет ему меньше вреда, чем «Кривое зеркало», от которого волосы встают дыбом. Может, рэперы и хотели бы печататься, но климат, я думаю, для них неблагоприятный. К тому же есть Интернет, им там хорошо.

-- Интернет-литература, по-вашему, существует?

-- Ой, да! Уже появилось даже такое направление, как антилитература. Когда ребята специально начинают делать все, чтобы погубить литературу. Литературщину. Я про себя там читал, что текст свой я «поэтически строю», а зачем, мол, это нужно. И вот я вижу чей-то рассказ, построенный специально так, чтобы не было никакого рассказа. Разваленный сюжет, переставленные фразы... Ничего, кроме концепции. Но концепция эта мне интересна.

-- Что вы сейчас читаете?

-- Письма Рильке. Вышло очень хорошее издание. Там, кстати, есть места о России, они мне кажутся очень актуальными. Потом я занят изучением мифов, даже составляю свое мифологическое древо. Всегда читаю Библию, хотя человек я не религиозный. Сейчас читаю Книгу Иова и одну работу Юнга -- «Ответ Иову». Дело в том, что у меня есть идея -- поставить Книгу Иова на сцене. Это очень серьезная работа, я хотел бы ее сделать вместе с одним болгарским режиссером. Он боится, и я немного побаиваюсь...

-- Современные писатели вам интересны?

-- Я остался очень доволен последней книжкой Пелевина. Любимая его книжка у меня не эта, а скорее «Чапаев и пустота». Но «Священная книга оборотня» -- это метафора современной России. Можно ли любить страну, когда она смотрит на тебя волком?

-- Литературная критика встретила «Оборотня» так себе...

-- Ну что критика... Я часто слышу, как говорят: «Эти пелевины и сорокины». А между ними для меня огромная разница. Я не люблю Сорокина, хотя отдаю себе отчет в том, что он умелый писатель. Но Пелевин не эпатирует публику, а думает, ставит вопросы, пытается их решить. Недавно открыл книгу одного известного писателя... нет, имени не буду называть... Почитал минут пятнадцать, вижу, что просто вода течет. Человек делится своими внутренними переживаниями и ощущениями, но это не имеет ко мне ну никакого отношения! Вот он наверняка осуждает Пелевина.

Перечел ранние книжки Лимонова. Что-то мне показалось совершенно никчемным. Но что-то очень талантливым. Часто возникает вопрос: а стоит ли писателю заниматься политикой? Мол, писал бы себе. В случае Лимонова это невозможно, потому что он не писатель в чистом виде, а акционист. Его книжки можно рассматривать только в контексте его жизни, его акций. И у него, кстати, очень талантливые стихи.

-- Первым номером в продаже идет сейчас книга Оксаны Робски Casual. Читали?

-- К литературе это не имеет отношения, но, безусловно, интересно как некий эстетический феномен. Обычно бедные люди описывают жизнь богатых. А это взгляд «рублевской» дамы на «рублевские» же проблемы. Она знает словарь, названия кафе, реальные цифры... Я вот думаю, как может мой отец, который живет в Иркутске и получает 12 тыс. руб., понять главный конфликт героини, которой придется за 3 млн долл. продать дом, внести за что-то залог и как ей, бедной, с оставшимися двумя миллионами жить? Жизнь ее разрушена... Робски нужно рассматривать не как автора книги, а как саму Робски. Мне предложили сделать сценарий по ее книге. Первая мысль была «не-е...». А потом я понял, что сценарий может быть вполне жестким, если рассказывать не ее историю, а подать ее саму как факт. Появится новый абсурд.

-- Почему абсурд?

-- Потому что Робски -- польстим ей -- вывела нового литературного героя, который мне несимпатичен, но уж какой есть. У этого героя тоже есть нравственные угрызения, но они у него так сдвинуты, что нам это будет казаться пьесой Беккета или Ионеско. Мужа героини убили, и она рассуждает: «Теперь мне тоже нужно нанять киллера. У меня растет маленький сын, и как же я буду смотреть ему в глаза, не убив того человека!» Достоевский такое мог только предположить -- а оно вот оно.

-- Вы занялись, я знаю, киносценариями.

-- Сценарий -- вещь функциональная, главный все равно режиссер. А сейчас вообще началось продюсерское кино. И здесь Россия терпит очередной крах. Я имею в виду все, что случилось с «Ночным дозором» и «Турецким гамбитом». Дело не в том, какие это фильмы, а в том, как это подается. «Российское кино наконец-то стало...» А оно ничем не стало. Это победа не качества, а маркетинга.

-- Но в этих фильмах есть нечто такое, что привлекает публику.

-- Привлекает поглазеть. Но это вовсе не то, чем стоит гордиться стране. Просто очень грамотные, можно сказать, выдающиеся люди этим торгуют. И даже я на «Ночной дозор» купил три билета на свою семью и кассету для родителей -- то есть и мои деньги там есть. А у нас страна крайностей. Другие продюсеры посмотрели и подумали: «А, вот что мы должны делать!», имея в виду, что это приносит деньги. А никто ничего не заработал и не может заработать, не используя ресурс, к примеру, «Первого канала». Зато мне теперь со своим сценарием трудно запуститься.

-- На какой стадии развития сейчас находится, на ваш взгляд, русская литература? Застой, упадок, взлет?

-- Мне кажется, сейчас у нас хороший застой. Но что-то зреет, вот-вот прорвет. Если, правда, государство не подзадавит -- причем не цензурой. У нас же взят курс на обывательщину, на построение обывательского общества. В России, по-моему, это впервые. И некоторым молодым людям могут перестать быть интересны те, для кого они пишут.