Дмитрий Черняков не ставил в Новосибирском оперном театре «Аиду» Джузеппе Верди. Так же как ранее в Мариинке не ставил «Китеж» и «Жизнь за царя», в Большом -- «Похождения повесы» и в новосибирском драматическом театре «Глобус» -- «Двойное непостоянство» Мариво. Он, как и ранее в Москве, Питере и Новосибирске, взял значительный текст, вслушался в него, ничуть им не пренебрег, но сделал свой спектакль. Музыкальный театр везде (а в нашей стране особенно) консервативнее театра драматического: в драме за режиссером давно признано право выстраивания собственного сюжета, в опере же, как правило, от постановщика ждут воплощения Верди (Римского-Корсакова и т.д.), как будто все знают, как именно этого Верди надо воплощать, и не доверяют оркестру, которому и поручен музыкальный текст. Так вот если спектакль Чернякова будут судить с точки зрения верности идеалу, что спрессовался в обыденных мнениях и ученых трудах (Египет, героический марш, загробная лирика), ничего ему не светит. (Может быть, разве что дирижерская «Маска» Курентзису, которая, на мой взгляд, совершенно неоспорима.) Если же жюри сможет отойти от предрассудков и рассмотреть «Аиду» как театральное явление, произведение искусства, по своим правилам созданное, то она получит «маски» и за лучший спектакль, и за режиссуру, и за работу художника (оформлял сам Черняков). В сезон, когда в драме небогато, это будут самые бесспорные «маски».

Перед началом публика рассматривала занавес: на нем небольшая площадь, сжатая домами сталинской массивной архитектуры. Пожилая дама уверенно сказала мужу: «Это ошибка, это от другого спектакля». Занавес поднялся, и все увидели ту же площадь с высоким фонарем в центре. Эти каменные дома водрузились на сцене до самого финала, лишь во втором действии, когда становилось ясно, что битва проиграна и враги вот-вот войдут в город, в зданиях оказались выбиты стекла, а фонарь уже не стоял, а лежал, в его лампах на секунду вздрагивало электричество. Никакого Египта не было и не предвиделось, хотя певцы воспроизводили итальянский текст, упоминавший фараонов (видимо, чтобы совсем не смущать зрителей, титров не было), правили в городе хорошо знакомые нам люди эпохи примерно брежневской в шапках-пирожках. «Примерно» -- не случайное слово: Черняков не ставил задачу перенести действие «Аиды» в поздний СССР. Да, дочь фараона Амнерис распоряжается на торжестве, посвященном возвращению войска, с массивной вульгарностью Галины Брежневой, но форма солдат отсылает к временам более поздним. Балетные выходят танцевать перед праздничным «кремлевским» столом, но помимо белоснежных пачек на танцовщицах цветные орденские ленты -- ехидная отсылка ставившего танцы Сергея Вихарева к Ballet imperial. И главное, враги-эфиопы, с которыми ведут войну египтяне, -- в черных костюмах, с замотанными черными тряпками лицами -- нынешние террористы, ничуть не вчерашние. Кажется, для Чернякова неразличение эпох принципиально. Все времена и люди чужие для Аиды и Радамеса, во все времена двум любящим друг друга не выжить.

Черняков строит спектакль на прямом контрасте, вызывающем жесте. Радамес поет про то, как хочет он возглавить армию и отправиться воевать, а на сцене полуголого человека вытаскивают к «руководителям страны», пинают ногами и обряжают в военную форму: будет героем, куда денется. По его возвращении громыхает победный марш, а на сцену еле-еле выходят замученные солдаты. И кто, собственно, сказал, что страна Радамеса проиграла ту войну? Победили они тогда, победили, а уж потом полководца-победителя вместе с его возлюбленной замуровали. Это была личная история, не общественная.

Почему же город в последнем действии пуст, а горожане грузятся в машины? Медленно так идут, обреченно подтягиваются, садятся в грузовики. Да потому что на самом деле войну проиграли. Потому что пренебрежение человеческим всегда проигрыш. Потому что опера -- эта торжественная музыка, великая музыка, музыка победителей -- закрывала как декорация жуткий набор ежедневных унижений и страданий. И когда время декораций кончилось, спектакль придвинулся к финалу, сквозь музыку зашумел живой дождь, смывая этот город, в котором вовсе не замурованными, кружащимися под дождем оставили бывшие властители Аиду и Радамеса. Михаил Фихтенгольц спросил, слышала ли я о том, что режиссер в каком-то интервью назвал этот дождь радиоактивным. Даже если так, не важно. Аиду и Радамеса наконец оставили вдвоем, оставили в покое, им позволили жить и умирать вместе. Они победили всех этих людей в шляпах-пирожках. Победит ли Черняков на «Золотой маске», узнаем сегодня вечером.