Три премьерных спектакля демонстративно поставлены в дни Мариинского фестиваля -- Борис Эйфман будто заявляет зрителям: вы уж, господа, определитесь, вы со мной или вот с ними. Или идете смотреть на иноземных звезд, бенефисы балерин, репертуарные редкости -- или мое сочинение. Противостояние тем явственней, что выступает труппа Эйфмана в Консерватории -- то есть ровно напротив Мариинки. Но одна из звезд в последний момент не приезжает -- и возникает возможность взглянуть на железнодорожную трагедию, не пропустив ничего существенно важного на фестивале.

Темная сцена. В луче света -- маленький мальчик в матроске возит по полу паровозик. В другом луче -- Анна (Мария Абашова) и Каренин (Альберт Галичанин). Почти фотография; главные герои предъявлены на пару секунд -- далее на сцене возникает бал, в дело вступает кордебалет.

Бал происходит под музыку «Серенады для струнного оркестра». Вообще-то в фонограмму накрошено четырнадцать произведений Петра Ильича Чайковского (в том числе «Воевода», Шестая симфония, «Франческа да Римини»), но выбор «Серенады» -- это тоже жест, равный постановке премьеры в дни Мариинского феста. Только здесь Эйфман тягается не с Мариинкой, а с New York City Ballet -- буйные танцы его кордебалета, являющего миру лицемерие и разложение высшего света, происходят на ту же музыку, что была выбрана Баланчиным для балета прозрачных и полупризрачных балерин -- для хрупкой, как бабочкино крыло, «Серенады». Но именно этот выбор, именно эти, прошу прощения, «понты» позволяют понять жанр «Анны Карениной». Жанр этот -- блатной романс.

В основе -- история немыслимой страсти (только давайте сразу оставим Льва Толстого в покое, да? От него только имена героев и паровоз в конце). Анна тут героиня романса; Вронский (Юрий Смекалов) -- вор-любовник; Каренин -- суровый прокурор. Анна влюбляется в удачливого молодца с первого взгляда; следует дуэт, вокруг которого нарезает круги Каренин -- но не подходит, следит. Конечно, странно, что прокурор не носит рубашек, под пиджаком у него только жилет (художник по костюмам Вячеслав Окунев) -- но чего не случается в народной поэзии. Каренин водит Анну под руку, чуть эту руку не выламывая; обматывает Анну вокруг себя; швыряет на пол.

Вронский, понятно, лихой удачник и первый парень на улице (на скачках, где мужской кордебалет являет собой то ли жокеев, то ли жеребцов -- разобрать по движениям решительно невозможно, -- ему поставлена самая эффектная серия прыжков). И в кабаке (пьяные господа офицеры оплывают со стульев как не наделенная разумом биомасса; падают как обрушенная линия поставленных костяшек домино; прыгают на стульях, вцепившись в их днище между своих расставленных ног) он чуть-чуть чужой: не такой пьяный, более прямо держащий спину. Конечно, в балете есть эротическая сцена (Вронский на полу, Анна поднята им над собой на руках -- и она ногами раздвигает его вытянутые вверх ноги). Конечно, есть тема судьбы -- в каком же блатном романсе без нее, -- она началась вот с той игрушки-паровозика, ею и продолжилась: игрушка бегает по кружным рельсам, Анна играючи вступает в этот круг. Но внимать этому жанру можно максимум пятнадцать минут по радио, пока случайный водитель подбрасывает тебя до вокзала. Два часа времени -- утомительно до крайности.

Дело в том, что все это уже было. Каренин -- слепок с Чекиста из «Красной Жизели»; Вронский -- Фаворит из «Русского Гамлета». Точно так же, как Анна рвется из бальной толпы, рвался еще Художник в «Адажио» Альбинони. Одни движения, одни характеры, одни и те же приемы. Единственная свежая идея во всем балете -- это собственно паровоз. Не игрушечный, а настоящий -- тот, под которым гибнет Анна. Он сделан из людей: кордебалет делится на две темные небольшие толпы; эти толпы кружатся, перетаптываются, дробно мелькают -- будто действительно колеса. В них с высоты падает Анна -- но у Эйфмана же не может быть нормального финала, обязательно надо подпустить слезу -- и под сыплющийся с колосников снег тело женщины носильщик вывозит на вокзальной тележке... Все правильно: какой же блатной романс без сентиментальной могилки.