Второй бенефис на Мариинском фестивале (всего запланировано четыре -- впереди еще вечера Ульяны Лопаткиной и кордебалета) был отдан Дарье Павленко. Имя еще не столь звонкое, как имена Лопаткиной, Вишневой или покинувшей Мариинку ради Большого театра Светланы Захаровой, и принадлежащее балерине совсем иного склада. Собственно говоря, это первая балерина, выращенная целиком в современном репертуаре театра, полностью этому репертуару доверяющая.

Лопаткина -- государство в государстве, у нее свои законы и свой монастырь, художественные пристрастия, будь они выражены в изобразительном искусстве, ограничились бы Андреем Рублевым. Вишнева -- свободный дух, свободный пламень -- от Петипа к Форсайту, из Берлина в Нью-Йорк, попробуй задай ей свои правила -- обожжешься. И та и другая -- балерины (ну не принято, но можно, если чистая правда) великие. А великие балерины имеют свойство проверять собой на прочность спектакль и театр в целом. С Павленко -- иначе.

Она обладает умением вписываться в стиль, входить в пейзаж, не дробя его, не стягивая к себе все линии напряжения, но негромко его оживляя. В реконструкции «Баядерки», где главным аттракционом должен был стать -- и стал -- хореограф Мариус Иванович Петипа, явленный миру без советских нашлепок и заплат, она смотрелась важной деталью -- наравне с фантастическими интерьерами и свежевоскрешенными ансамблями. Но «Баядерка» «Баядеркой», а лучшие минуты Павленко на сцене -- в современных текстах.

Она, несомненно, сама понимает это -- и потому весь бенефис был именно из таких текстов и собран (при этом пострадала касса -- осталось слишком много пустых мест, публика все так же готова платить скорее за классику, чем за новации, тем более что цены на фестивальные спектакли были сильно повышены; Вишнева, чуть старше и мудрей, накануне своего бенефиса настояла на том, чтобы в программе срочно возникли «Тени» из «Баядерки»). В программе же бенефиса Павленко: премьера балета «Дафнис и Хлоя» (поставил на музыку равелевской сюиты №2 из балета «Дафнис и Хлоя» Кирилл Симонов), Steptext Уильяма Форсайта; «Вальс» Баланчина.

«Дафниса и Хлою» ставил в дягилевской антрепризе Михаил Фокин, танцевал тогда Нижинский. Почему именно эту музыку (связанную с дягилевской легендой) выбрал для своей постановки Кирилл Симонов -- бог весть. Древнегреческие пастухи и пастушки превратились у него в компанию отдыхающих; на артистах (пять девушек, пять парней) плотные закрытые купальники синего цвета (по моде начала ХХ века) и такие же шапочки (костюмы к спектаклю -- Никола Самсонов и Татьяна Ногинова). Они, взявшись за руки, бегали парами: невинно флиртовали (девушка грозила молодому человеку пальчиком), корчили рожи и явно делали физзарядку. В общем, с лугов острова Лесбос (где происходит действие оригинального романа) действие переместилось на пляж. Закономерный вопрос -- зачем балерине надо было выбирать этот детсадовский опус для бенефиса -- при ответе растворяется в уважении к ней. Кирилл Симонов -- ее друг. За други своя -- хоть на пляж...

Дальше было лучше. Павленко была фантастически хороша в Форсайте. С первого деловитого выхода, с «отключенным» лицом (не пустым -- но отрешенным), с начала диалога, в котором между танцовщицей и танцовщиком -- полсцены, а связь ощущается такая, что не разорвешь, было ясно: это ее балет. Это она способна не жалеть себя и не задумываться об «изяществе» -- ради общего впечатления. Потом она будто захотела вознаградить себя за это почти аскетическое самоограничение, и кинулась в баланчинский-равелевский «Вальс».

Маленькая история: первый бал, восторг первого поклонника, первый вальс -- и явление «черного человека», то есть самой Смерти. Танец с ним -- и вот уже бездыханное тело на полу, все. В появлении Павленко на балу не было и тени радостного ожидания: она будто знала, что все закончится плохо. В каждом повороте головы -- недоверие; в каждом полете -- почти отчаяние; а уж к кавалеру она сразу кидалась так, будто навеки с ним прощалась. И вальс с черным человеком -- решительный, азартный -- какая там бедная дебютантка, Настасья Филипповна на сцене. То есть Баланчин получил за все: за смирение, за аскезу, за приятельские глупости и славу балерины, которая хороша в современных вещах, а вот в классике первой никогда не будет. Ну, ему не впервой -- он выдержал.