В разгар летней жары градус театральной жизни обычно понижается до абсолютного нуля, а потому всякая премьера в радость. На сей раз унылое межсезонье решила «подогреть» студия «Человек», некогда чрезвычайно популярная у столичных критиков (здесь шли легендарный спектакль Михаила Мокеева «Эмигранты», лучший спектакль Романа Козака «Чинзано» и просто хорошие спектакли Сергея Женовача «Панночка» и «Комическая иллюзия»), а теперь отодвинутая на периферию театрального процесса. Посмотрев нынешнюю премьеру под названием «Между нами», сразу понимаешь причину равнодушия к «Человеку» со стороны рецензентов. Спектакль, поставленный не известным широкой публике французским режиссером Кристофом Фетрие, это то самое доброкачественное представление, которое и анафеме не предашь (критик куда чаще имеет дело с представлениями злокачественными), и осанну не пропоешь.

В его основе коллаж из текстов площадных представлений Франции и России, безымянных (во всяком случае, в программке) французских драматургов XIII--XVI веков, а также произведений Даниила Хармса и Эжена Ионеско. Эпизоды не связаны друг с другом ни сюжетно, ни (если иметь в виду историю литературы) хронологически. Их разыгрывают пять артистов, перевоплощающихся по ходу дела в самых разных персонажей, так что к концу спектакля начинает немного рябить в глазах.

Ионеско у нас ставили не часто и не особенно выразительно, а главным специалистом по Хармсу был и остается Михаил Левитин. В его спектаклях знаменитый обериут представал то российским аналогом иронично-эксцентричных англичан вроде Эдварда Лира, Кристофера Смарта или Хилэра Бэллока («Хармс. Чармс. Шардам»), то предтечей театра абсурда («Белая овца»). Из него извлекали соответственно то лишенную политических аллюзий буффонаду, то снабженный социальным подтекстом трагифарс. У Фетрие сопоставительное пространство оказалось гораздо шире. Истоки авангарда ХХ века он справедливо увидел в театральном и литературном примитиве. При ближайшем рассмотрении выясняется, что между историями о Петрушке или гиньольными сценками и произведениями абсурдистов разница невелика. И там и там герои действуют, подчиняясь самым примитивным биологическим импульсам: видят женщину -- начинают приставать, видят соперника -- бьют дубинкой по голове, испытывают нужду в деньгах -- воруют. Чуть что -- лезут в драку. Их поведение выключено из морально-этического контекста. Не придет же никому в голову оценивать действия Петрушки с нравственной точки зрения. Так же как не придет в голову жалеть хармсовских старушек, пачками выпадающих из окна, или наставлять на путь истинный Пакина и Ракукина. В программке к спектаклю мы встречаем энигматическое предисловие: «Давным-давно на земле жили обезьяны. В один прекрасный день в головах некоторых из них зародилась Мысль. Эти «избранные» стали людьми и порвали со своими сородичами». Сам спектакль этому тезису несколько противоречит: действующие в нем homo sapiens подчиняются не голосу разума и даже не разумному эгоизму, а инстинктам, и от обезьян если и отличаются, то явно не в лучшую сторону.

Драматургия абсурда обычно исследует кошмар жизни как таковой, причем человек неизбежно оказывается ее жертвой. У Кристофа Фетрие человекообразные существа сами становятся авторами этого абсурда. Так что на уровне замысла спектакль молодого, но не лишенного способностей француза вполне может быть назван оригинальным. Зато театральная плоть его сочинения отдает самой затхлой театральной рутиной. Артисты то повизгивают и попрыгивают, то произносят текст монотонными голосами, то стеклянными глазами вглядываются куда-то вдаль. Все это расхожие сценические приемы, призванные убедить нас, что мы имеем дело с гротеском.

В значительной степени подобную эстетику диктует само пространство этого театрика. Малюсенькая сцена, очень тесный зрительный зал и публика, состоящая в основном из «своих». Здесь невозможны многофигурные представления с постановочными эффектами, но и камерный психологический спектакль тоже маловероятен. Для того чтобы играть его на расстоянии вытянутой руки, нужен очень тонкий и очень властный режиссер и очень послушные его воле артисты. А такие, как известно, наперечет. Зато подобные пространство и аудитория идеально подходят для всякого рода скетчей, в которых любая небрежность искупается духом студийности, подразумевающим, как известно, не только энтузиазм, но и кустарность. Не случайно один из любимых авторов студии «Человек» -- еще один абсурдист Славомир Мрожек. Ни постановочные навороты, ни психологические тонкости ему не нужны. Для того чтобы освоить его остроумные, но неглубокие тексты, вполне достаточно студийной прыти. Единственное, что в постановке Фетрие сделано действительно профессионально, так это аккомпанемент Сергея Летова. И на премьеру стоит сходить уже хотя бы для того, чтобы послушать его саксофон. Так что градус театральной жизни новый спектакль «Человека» повысил не очень, но тем, кто любит погорячее, придется ждать осени.