Месть -- это блюдо, которое надо подавать холодным. После «Убить Билла» об этом знают все. Что общего между фильмом Тарантино и очень тенденциозной экранизацией одной из самых странных пьес Шекспира? Инфантильный, безжалостный, комиксовый мотив мести. В обоих фильмах изображение тяготеет к двухмерности графики. Оба фильма очень литературны, полны метафор, для объяснения которых можно исписать немало страниц. В обоих случаях смешно рассуждать о какой бы то ни было связи с реальностью, жизнеподобии или бытовой логике -- это чистейшее искусство, произведенное на свет in vitro. Но на этом сходство и заканчивается. И появляется разница, очень важная для кино. Это разница между мертвой и живой материей. В сказках, чтобы воскресить убитого героя, надо было его взбрызнуть сначала мертвой, а потом живой водой. Мертвая заставляла исчезнуть раны, восстанавливала тело и даже, кажется, одежду. Но без живой воды герой оставался бездыханным. Кино слишком часто создает живых мертвецов, обладающих всеми мыслимыми достоинствами, кроме живого дыхания. «Убить Билла» -- кино замечательное, но мертвое. Фильм собран, как игрушки конструктора «Лего», из лучших, проверенных временем штампов и клише, которые любовно осмыслены автором. В этом суть стиля Тарантино -- он печатает макулатурное чтиво на эксклюзивной бумаге ручной выделки, заставляя своих героев бороться с бессмысленностью комикса.

А «Венецианский купец» Майкла Редфорда при всей его ординарности, ходульности, сомнительности и искажающих смысл трактовках -- точка болезненного соприкосновения с реальностью. Но почему фильм Тарантино первым делом приходит на ум в связи с «Венецианским купцом», сделанным совсем в другой манере, пытающимся воссоздать если не подлинный ХVI век, то по крайней мере искусствоведческое представление о нем? Да из-за неполного, массмедийного знания о предмете повествования. Вот я сто лет не перечитывала Шекспира и из этой пьесы, как все, помню только про фунт мяса за долги и образ Шейлока, которого почему-то рвались сыграть все великие театральные актеры. Беру томик с трагедиями -- нет там никакого Шейлока. Оказывается, Шейлок с его знаменитым монологом о праве еврея называться человеком, поскольку у него есть глаза и прочие органы, оружие ранит его, и он смеется от щекотки, а от отравы умирает, как любой другой человек на земле, так вот -- этот хрестоматийный Шейлок живет в томе с комедиями.

Шейлок -- маргинальная карикатура шекспировского времени, когда евреям не дозволялось проживать на территории старой доброй Англии и когда они тем не менее были заимодавцами самого короля. Думал ли Шекспир, что политически некорректен в филиппиках своих героев против Шейлока, обзывающих его почем зря только за то, что он ссужает им деньги? Да не больше, чем Алексей Балабанов, когда в «Брате» заставлял Данилу Багрова брякнуть в ответ на хамство лиц «кавказской национальности» крамольное: «Не брат я тебе, гнида черножопая!» В свое время из этой фразы выросло много гневных критических статей, которые обратились в прах в сравнении с точностью образа времени, который запечатлел Балабанов. У Шейлока в шекспировском сюжете не так уж много места, зато много значимых слов, к которым можно цепляться с разных сторон -- как с антисемитской, так и с прямо противоположной.

Собственно, в пьесе Шекспира множество сюжетов. Во-первых, про весьма двусмысленные отношения между Антонио, который заложил Шейлоку кусок своего тела, и Бассанио, принявшим эту услугу. Во-вторых, про сватовство сомнительного с точки зрения сексуальной ориентации транжиры Бассанио к богатой невесте Порции, для чего и был сделан абсурдный заем в три тысячи золотых против куска мяса друга и, возможно, бывшего любовника. В-третьих, это сказка, в которой наследницу громадного состояния получит тот, кто правильно сумеет выбрать из трех ларцов приданного один. В-четвертых, совсем уж карнавальная история похищения Джессики, дочери Шейлока, неким Лоренцо, оттяпавшим в результате изрядный куш в самом что ни на есть материальном выражении. И только в-пятых -- Шейлок, оплеванный, ошельмованный, пытавшийся отстоять свою честь и потерявший все. Надо заметить, что все главные герои, кроме Антонио (Джереми Айронс), самого «венецианского купца», безрассудны, легкомысленны и очень циничны. Купцу Антонио равновелик в своей страстности и безоглядности только Шейлок. Однако нам (что в XVII, что в XXI веке) не понять ярость этого ростовщика, отца-одиночки, оскорбленного еврея, этот кошмарный пафос, который может быть измерен только кровью и плотью.

Не понять, если бы не Аль Пачино, великий голливудский актер, сыгравший не так уж много великих ролей. В свои 65 лет он понимает, что Гамлета ему играть поздно, но хотел бы сыграть Тень отца Гамлета -- призрак, что напоминает современникам о прошлом. С этим он и работал над сценарием Майкла Редфорда, полностью переписавшего пьесу Шекспира, убравшего оттуда и сказку, и романтику, и даже светлые тона примиряющего финала. Его образ Шейлока полностью лишен тех инфернально-зловещих интонаций, из которых Голливуд вот уж лет двадцать стряпает с помощью Аль Пачино всяческих «адвокатов дьявола». Его Шейлок -- очень колоритный, страстный до безумия мономан, одержимый идеей мести за плевки в лицо, за неграмотное оформление залога и за украденные вместе с дочерью Джессикой бриллианты. Ему удается стать главным героем этого сюжета только потому, что все остальные -- из комедии про бесплодные (если учитывать ничем не прикрытую корысть) усилия, от которых нам сегодня ни холодно, ни горячо. Аль Пачино из другого теста, которое поднимается в квашне вопреки и шекспировской пьесе, и здравому смыслу, стремящемуся избежать «еврейского вопроса» в «наше трудное время». Только ради него можно заодно посмотреть, что же на самом деле происходит в этой на редкость странной и густонаселенной пьесе Шекспира, похожей на карнавальное шествие. Кусок мяса, обычная часть потребительской корзины на кулинарных поединках -- ставка в его игре. По сюжету герой Аль Пачино свой поединок проигрывает. А в фильме кроме него победителей нет.