Что такое «конъюнктура», теперь знают все. Что такое «конъектура», не только теперь, но и всегда знали немногие. Поэтому повторяю за героем маленького романа Леонида Зорина «Завещание Гранда» («Знамя», №2): конъектура -- «восстановление той части текста, которая не поддается прочтению». Толкуя диковинное словцо, обозначающее его любимое занятие, герой совершенно прав. А вот утверждая в той же беседе, что «острословие, исходящее из звукового сходства, недорого стоит», он крупно заблуждается. Или, что вероятнее, лукавит.

Зорин придумал историю о родстве «конъюнктуры» и «конъектуры». Недавний выпускник филфака со звучным именем Гвидон и блеклой фамилией Коваленко зарабатывает на жизнь, произнося надгробные речи, в коих виртуозно превращает усопших рыбоводов, военкомов, конкретных братков и депутатов в гордо звучащих человеков, исполинов духа и рыцарей без страха и упрека. Нежданно оказываются востребованными его профессиональные навыки. Еще один усопший -- профессор Грандиевский (он же Гранд) -- оставил неопубликованные рукописи, в которых сам черт ногу сломит: надобно привести их в божеский вид, дабы осуществить публикацию трудов, которая вознесет нелюдимого и худо ладящего с коллегами-прохвостами Гранда на заоблачную высоту, а супостатов, что всячески портили мудрецу жизнь, низвергнет с незаконно занятых пьедесталов.

Дело ясное. Гвидон, как весь мир, живет по железному закону: днем -- конъюнктура, вечерами -- конъектура. Дело темное. Конъектурные штудии Гвидона неотделимы от конъюнктуры; конъюнктурная риторика строится на конъектурах. Воссоздание текстов Гранда неотделимо от хлопот по изданию книги, охоты на спонсоров, нейтрализации былых недругов и прочей мышиной возни. Дифирамбы покойникам выявляют их скрытые достоинства, о которых не догадывались друзья и близкие, -- недаром так восхищающихся риторикой Гвидона. Да, на кладбищах он врет. Но не тем ли же занимается он в кабинете Гранда, реконструируя (или выдумывая -- проверить некому) мысли великого ученого? Да и кто сказал, что Гранд действительно был мудрецом, а не шарлатаном? Экзотическая вдовица, озабоченная посмертной мифологизацией мужа да млеющий от ее недоступной колдовской прелести текстолог? Те еще свидетели. Не лучше ненавистников профессора, что, испугавшись его злого языка (в книгу должны войти заметки о коллегах), согласились споспешествовать изданию «замогильных записок». Так ли далеко отстоит «оживляемый» Гвидоном Гранд от других его клиентов, которые -- после задушевных величаний -- будут «вечно жить» в сердцах тех, кто их провожал? Искусству вообще свойственно врать.

Кладбищенское витийство обеспечивает Гвидона любовными утехами с очарованными его речами прекрасными дамами. В ходе борьбы за издание трудов Гранда Гвидону приходится разделить страсть втянутой в интриги женщины-вамп. После триумфа -- книга написана и издана, презентация проведена, мифогенная машина запущена -- красавица вдова по-царски награждает своего паладина. Как не наградить -- тот, кто вернул к жизни (создал) Гранда, должен занять его место. И в кабинете, и в спальне. Об этом -- за несколько минут до исполнения желаний -- говорит Гвидону сам Гранд, вышедший из портретной рамы. Командор не карает, а приветствует Дон Жуана: «Сынок, тебя ждет настоящее дело.... Письменный стол -- твой приют и ристалище. Останься!» Ну да, видение навеяно долгим бдением над заковыристыми рукописями -- Гранд философствует в своем стиле. То есть в стиле, понятом (придуманном) его наследником, вынужденном решать: великое торжество его ждет или страшное наказание, счастье или рабство? Но не таков тезка пушкинского чудесного князя и флорентийского поэта, создателя «нового сладостного стиля» Гвидо Кавальканти, чтобы попасть в хитро поставленную ловушку -- он расслышит последнюю реплику-проговорку Гранда: «Мой главный завет: всегда одною ногой -- за дверь».

Первая из обещанных тысячи и одной ночи оказалась последней. Только попеременно вальсируя с конъюнктурой и конъектурой, можно хоть иногда вырываться из цепких объятий этих кичащихся различием, но, в общем-то, похожих дамочек. (Среди эпизодических персонажей романа есть неизменно соперничающие -- в том числе из-за Гвидона -- сестры-близняшки. Обе успешливые красавицы.) От вдовы Гранда Гвидон сумел поутру смыться. Любопытно только было бы узнать, кого -- конъюнктуру или конъектуру -- она воплощает? Возможно, на этот вопрос смог бы ответить Гранд. Но вызвать его дух (придумать ответ) вряд ли сумеет кто-нибудь, кроме Гвидона, вовремя убежавшего из раззолоченной тюрьмы. Куда? А на этот вопрос и Гранд бы не ответил.