Очередная выставка классика московского неофициального искусства Эдуарда Гороховского в галерее «Файн Арт» названа «Русские писатели» и анонсировалась как первый показ портретов Ахматовой, Пастернака, Маяковского, Гоголя и Чехова, сделанных еще в середине 90-х, но не обнародованных прежде. Композиционным центром экспозиции в самом деле стали изящные и одновременно задиристые изображения великих, выклеенные из цветной бумаги. Нарциссичная Ахматова -- в боа, но с голой грудью; у смуглого и скуластого Пастернака проявились пушкинские -- то есть эфиопские -- черты; на лице меланхоличного Чехова пустые глазницы заменены стеклами пенсне...

Эти работы обильно дополнены другими неизвестными публике произведениями, выполненными в те же годы и в той же технике коллажа -- от кропотливо исполненного четырехчастного цикла «Семейный альбом» до малоформатных и бессюжетных вещей, сделанных для себя. Мимолетные смутные образы, составленные из старых фотографий, казенных формуляров, газетных обрывков, клочков ткани и потеков краски, в обход названию оказались главными героями. Неожиданность даже не в том, а в самом факте демонстрации новых и непривычных работ художника, умершего прошлым летом. Впрочем, неожиданность лишь для тех, кто плохо знал Гороховского.

Коли вести речь о «Русских писателях», то уместны будут литературные цитаты. «Герой труда» -- так с долей сарказма Цветаева озаглавила очерк о Брюсове. Определение это применимо и к Гороховскому, но без всякой иронии. Он отличался не только фантастической работоспособностью (свидетельством чему -- коллажи, появлявшиеся во время вынужденных перерывов в трудах над картинами), но и безудержной страстью к экспериментированию -- с техниками, жанрами и своей судьбой.

Архитектор, окончивший институт с красным дипломом, вдруг в 1956-м бросил работу и переквалифицировался в книжного иллюстратора, переучиваясь буквально на ходу. Затем всеми уважаемый член секции графики Союза художников СССР в 1974 году переехал из Новосибирска в Москву, перешел в стан нонконформистов-концептуалистов и занялся живописью, отчаянно реформируя старую добрую картину при помощи фотоэстетики. Когда в 1999-м в Третьяковской галерее проходила солидная ретроспектива Гороховского, та же «Файн Арт» показала его хулиганские социально-эротические снимки-фотограммы. В 2002-м Гороховский будто бы на спор с самим собой создает за год объемный цикл работ, сделанных на одинаковых листах бумаги черного цвета и стандартного формата 50х70...

А после нынешней выставки мы узнали, что в 90-е годы он, оказывается, увлекался полуабстрактными, похожими на опыты по освоению китайской каллиграфии коллажами-аппликациями, бессознательно апробируя сначала на них те игровые приемы по скрещиванию фотографии и традиционного искусства, которые затем применял в своих расчисленных и выверенных живописных работах. После всего этого даже ернические портреты писателей смотрятся не просто домашней неопрятной шуткой, но еще одной попыткой преодоления сложившегося канона, где артистическая вольность сочетается с профессионально чутким вниманием к фактуре бумаги, ее цвету, пластике образа.

Именно в «Файн Арте» можно сегодня окончательно убедиться в витальном свободолюбии Гороховского: выставку сопровождает альбом «Иллюстрации памяти», только что подготовленный и изданный вдовой художника. В нем репродуцированы рисунки, сделанные в год кончины и с трезвым предчувствием скорого конца. Это бытовые зарисовки, ироничные по интонации и напоминающие не то газетные карикатуры, не то иллюстрации в журнале «Юность» к сатирической повести какого-нибудь либерального советского писателя. На самом же деле перед нами картинки российской жизни, воссозданной по памяти и с ощущением окончательной невозможности в нее когда-либо вернуться. Гороховский не испытывал ностальгии по покидаемому миру, ибо она была бы сковывающим и подавляющим внутреннюю независимость чувством. Но не было у него и злобного отвращения к скорбной земной юдоли. Его рисунки -- своего рода автоматическое письмо, где эмоции уравновешены и бегут «слишком человеческих» крайностей, будь то ложная сентиментальность или порочная ненависть.

Но вот среди всех этих графических юморесок ближе к концу альбома появляется знакомый образ скелета с косой в руках. Он обнимает добродушного толстяка в костюме или мчит его на коне в известном направлении. Последний же лист в книге -- ироническая интерпретация Вознесения: ангелы поднимают ввысь блаженного гражданина артистической внешности, а в воздухе парят шприцы и ампулы. Шутить по поводу собственной смерти -- не есть ли это проявление не только личного мужества, но и той творческой свободы, которая была всегда присуща Гороховскому?

Только смерть могла остановить тот казавшийся бесконечным эксперимент, которым была вся жизнь этого художника. Однако и после его кончины открываются выставки еще не виденных работ Гороховского. Своим трудолюбием он обманул и скелета с косой. Поистине герой труда!