Буржуйка, рядом греются двое мужчин. На них пережеванная какая-то военная одежка, в голосах особенная усталость, усталость побежденных. Они говорят про уничтоженный город, в который вернулись; промелькнувшее «обер-лейтенант» объясняет, что город этот немецкий. Зазвучавшая в фонограмме «Лили Марлен» подтверждает обстоятельства места. И только успеваешь поразиться тому, что в антрепризе (а спектакль «ПроЯвления любви», поставленный Ольгой Субботиной по пьесе Ксении Драгунской, -- антрепризное детище, премьеру играли в ДК имени Зуева) решили играть сложные вариации на темы Генриха Белля, как у одного из персонажей звонит мобильный телефон. Это была репетиция, герои -- актеры. И дальше начинается рассказ про их актерскую жизнь.

Рассказ от первого лица ведет Павел Майков. Небольшой амфитеатр стоит прямо на сцене, и актер вплотную подходит к первому ряду, рассказывает о себе так, будто каждому зрителю лично. Окончил институт, «меня сразу взяли в штат». Театральная репетиция: естественно, молодого актера запихнули в детский утренник, и он изображает какого-то альпийского пастушка в дикой зеленой жилетке, рядом коллеги шелестят ветвями заколдованных деревьев (главное дерево вместе со своей кроной почему-то ходит на лыжах -- его играет Евгений Стычкин). Монтировщица Скрябина (Амалия Гольданская в рабочем комбинезоне) тянет из кулисы за веревочку игрушечного зайца. Экстатический режиссер, сам встав на четвереньки, показывает, как этот заяц должен прыгать... Вообще-то это начало романа.

Романа на троих. Два актера (Майков, Стычкин) и юная монтировщица. Персонаж Майкова (в программке героям не определено никаких имен, оба называют друг друга Лешами) монтировщицу любит. Она любит персонажа Стычкина. Тот с ней встречается (одалживая ключи от комнаты у друга), но периодически возвращается к жене. В конце концов девушка погибает (разбивается на машине), друзья возвращаются к работе.

Эту достаточно простую историю автор считает необходимым отразить в зеркалах классических сюжетов. Два Леши играют не только Белля; история смотрится и в «Идиота», и в «Доктора Живаго». При этом сцены из великих романов так подогнаны к тексту собственно Драгунской, что вот только что между собой выясняли отношения актеры, а вот -- Мышкин и Рогожин, это вроде как репетиция. И что занятно: театр, в котором персонажи служат, неразумен и неталантлив, и актеры, эти два Леши, там только едят, играют в нарды, разбираются со своими любовями. А стоящие работы возникают на стороне -- как «Идиот», так и «Доктор Живаго». И -- можно сказать с уверенностью -- это действительно стоящие работы. Взглянуть на Майкова-Мышкина и Стычкина-Рогожина было бы по-настоящему интересно (Майков лишь однажды чуть переиграл, когда надо было изображать приступ болезни: чуть сильнее, чем надо, затряслась рука -- но зато вернулся из полуобморока очень хорошо, голос стал очень простым, вот именно та безыскусность, что поражала людей в Мышкине). В результате спектакль превращается то ли в перечень упущенных (еще не упущенных?) возможностей, то ли в каталог будущих проектов.

Драгунская определяет героям-актерам двойников-персонажей из великой литературы, а Субботина рушит четвертую стену, разрешает выход актеров в зал (когда, чтобы прикурить, к зрителям обращаются с просьбой о зажигалке) и превращает сцену в загсе (герой Майкова уговорил девушку выйти замуж, отлично понимая, что она любит не его, но ей нужна московская прописка; в последний момент появился герой Стычкина и все порушил) в откровенный фарс (регистраторшу в типичном синем платье изображает мужик с бородой, одна из невест также мужского пола). И обе хотят рассказать историю большой любви в современных обстоятельствах. Фарс здесь, понятно, нужен для контраста: чтобы публика зарыдала на похоронах, на свадьбе ей надо похохотать. А классики нужны для масштаба, это тоже понятно (так Скриб, добиваясь резонанса трагического слова, вставил в свою «Адриенну Лекуврер» монолог из расиновской «Федры»). На деле получается следующее: пришедшая в антрепризу с твердым намерением развлечься публика начинает смеяться даже в самых неподходящих для этого местах, а отличные, интонационно точно сыгранные Майковым и Стычкиным сцены по мотивам классиков торчат величественными скалами посреди мелкого ландшафта спектакля. Что же касается Гольданской... Ей классики не достается. И, соответственно, в лучших фрагментах спектакля мужчины спокойно обходятся без нее. Доказывая, что проявления любви вполне могут существовать на сцене без предмета любви как такового.