Татьяна Бек писала и жила независимо и свободно -- невзирая как на сердечные читательские отклики, дружеские разговоры, так и на злобные оговоры.

Казалось бы, вполне благополучная, более того, выигрышная литературная судьба -- родиться дочерью Александра Бека (и всегда гордиться этим, посвящая памяти отца постоянную заботу сердца), вырасти среди любящих родных; учиться в замечательном Московском университете на Моховой, несмотря на недоброжелательную подозрительность окружающих -- как же новому таланту появиться в талантливой литературной семье! -- с юных лет и до рокового дня сочинять стихи все сильнее и крепче; выпустить первую книгу в 25 лет; близко дружить с Юрием Казаковым, Борисом Слуцким, Александром Межировым, Анатолием Рыбаковым, Юрием Ковалем, Владимиром Корниловым, нежно ее любившими и высоко ценившими ее дар поэта и преданнейшего товарища; годы подряд, чередуя работу в «Вопросах литературы» и в «Дружбе народов», сочетая дар редактора, литературоведа, автора-режиссера бесед с коллегами-современниками, поэтами, переводчиками, исследователями; печатать стихи, эссе, воспоминания в лучших литературных журналах России, числивших ее среди самых близких своих авторов; кроме всего прочего быть энергичным организатором литературного дела, вести свою в высшей степени доброжелательную, строгую и одновременно остроумнейшую колонку в «Независимой газете», а до того -- в «Общей газете»; будучи насквозь городским человеком, выпустить несколько книг стихов с чудесными природными наименованиями -- «Снегирь», «Смешанный лес», «Облака сквозь деревья». Избранное -- «Сага с помарками», великолепный сине-черный том, вышла совсем недавно в издательстве «Время», а до того Татьяна благодарила издательство «Б.С.Г.» за книгу, где нашлось место всем ее жанрам, -- «До свидания, алфавит!». А сколько учеников она бережно взрастила в литинститутском семинаре, скольких снабдила не только теплым и мудрым жизненным советом, но и реальной помощью...

И все же внутренняя жизнь поэта закрытая, мало кому понятная. Да и пускала она в эту жизнь не всех и не всегда -- только будучи тяжело уязвленной, могла пожаловаться: Не приемля всеми жилами/ Новый паводок и слог,/ Напишу -- большими вилами/ По водице -- некролог.

И в этой жизни ей чем дальше, тем тяжелее и труднее было дышать -- как человеку и как поэту, сердечной болью говорящему открыто то, что думает, невзирая на все приоритеты прежних отношений. Только строгое чувство нравственного долга подвигло ее, всегда переживающую неправоту других как свою, на суровые оценки, от которых легко уклоняются другие, всегда выражающие свое сочувствие, но только в личной беседе по телефону. Отсутствие свежего воздуха, общая моральная затхлость, особый цинизм нашей литературной резервации, ненависть предавших друзей, сокращение надежд на свободную перспективу, на будущее, которому мы вместе так радовались на заре нашей свободы и которому так старались споспешествовать, оказались невыносимыми для поэтовой души, у которой нет и не может быть защитного барьера. Но весною... Когда соловей.../ Но едва лишь кусты на могиле.../ Я, не слыша гордыни своей,/ Так хочу, чтобы просто любили.

О чем еще мечталось? Вот глупости и гадости кончатся («Я конечно прощу. Но -- не забуду»), сломанная нога и надломленная эпоха поправятся, и мы вместе еще погуляем по весеннему Парижу. Не получилось. На прощание процитирую последние строки стихотворения, озаглавившего целую книгу: Звуков мало, и знаков мало./ Стихотворная строчка спит./ Я истаяла, я устала/ -- До свидания, алфавит.

Мы все спрашивали друг друга: но почему же такое название? А потому. До свидания, Таня, родная, близкая, любимая.

Потерявши -- плачу.