Борьбу за премию имени Ивана Петровича Белкина (учреждена издательством «Эксмо» и журналом «Знамя»; вручается в четвертый раз) продолжат пять (как положено) авторов повестей. Или почти повестей. Или как бы повестей. Это Марина Палей («Хутор» -- «Новый мир», №9), Владислав Отрошенко («Дело об инженерском городе» -- «Знамя», №12), Игорь Савельев («Бледный город» -- «Новый мир», № 12), господин, с изыском метящий свои творенья подписью Фигль-мигль («Кража молитвенного коврика» -- «Звезда», №6), и Олег Хафизов («Полет «России» -- «Новый мир», №10). Такое решение приняли Андрей Битов (председатель жюри), Марина Вишневецкая, Ольга Трунова, Николай Александров и Тимур Кибиров.

Решение, деликатно выражаясь, странное. Вспоминая обильную курьезами и огрехами историю наших литературных премий последних лет (началась она в 1992 году -- пришествием Букера в Россию), не могу подобрать аналога для новейшего «белкинского» шорт-листа. (Понятно, что речь идет о премиях осмысленных, а не о «Национальном бестселлере» или «Ясной поляне».) Не то чтобы в длинном соискательском списке шедевр на шедевре сидел и шедевром погонял, но были там очень достойные работы: «Лапландия» Евгения Шкловского, «Сухой фонтан» Александра Хургина, «Лучшая роль второго плана» Елены Холмогоровой, при некоторых оговорках -- «Там, на реках Вавилонских» Дениса Гуцко... Все они не выдержали конкуренции. Спрашивается: с кем (чем)? Никаких «открытий чудных» жюри не свершило -- все привеченные им тексты были опубликованы в наших «главных» журналах, то есть были известны как пытливым читателям, так и обозревателям литературного процесса (включая самых ленивых). Что ж, жизнь нам облегчили -- нет нужды изыскивать раритеты и с ходу осваивать упущенные дива. Лица все знакомые.

Пристойный рассказ (никак не повесть) Отрошенко, умело играющего на поле исторической фантасмагории и привычно инкрустирующего колоритными донскими деталями аккуратную словесную вязь. Манерная истеричность (истерическая манерность) Палей, выплескивающей очередные жалобы уязвленного сердца и не замечающей (не желающей замечать), как один истово постулируемый идеологический тезис приходит в противоречие с другим -- не менее экстатичным и не менее головным. Какая тут повесть? Гремучая смесь банального русофобского трактата, вялого очерка (куда девался некогда покорявший нас дар «видения», являемый чуть не в каждой детали старых повестей и рассказов Палей?) и надрывной исповеди. До таких ли тут мелочей, как сюжет или характеры?

Где нет оснований для жанровых претензий, так это в случае Савельева. «Бледный город» и впрямь повесть. Точнее, ее устойчивая разновидность -- «повесть из «Юности». Корректный критик написал бы -- «молодежная». Сам Савельев в подзаголовке указывает -- «повесть про автостоп». Пишут такие повести на языке родных осин лет эдак пятьдесят (на языке чужих секвой начали еще раньше). Пишут, стараясь схватить и встроить в текст летучие новейшие словечки и выдать их за знаки смысловой -- поколенческой -- новизны. Если в порядке эксперимента вычистить эти назойливые и стандартные «знаки времени» вкупе с приметами места (Савельев пытается убедить читателя, что действие происходит в его родной Уфе), читатель окажется в заветной «нигдейе». И не потому, что злой волей глобалистов наконец-то Москва, Калуга, Лос-АнджелОс объединились в один колхоз, а потому что авторы «повестей из «Юности» (старшие из них Савельеву в деды годятся) ни времени не видят, ни пространства. Иногда с годами это проходит -- буду только рад, если двадцатидвухлетний Савельев станет писателем. Как говорится, дарование приметно. Вольно организаторам всенародной забавы «Фабрика звезд» (виноват, премии «Дебют») двигать своих протеже в журналы, которые вообще-то издаются для читателей, а не для формовки перспективной литераторской смены. Но белкинскую премию вроде бы для другого придумали? Хотя коли по-политкорректному рассуждать, Савельев выбран логично: и по губернской квоте проходит, и по возрастной.

Возраст г-на Фигля-мигля литературной общественности неизвестен. Кто-то говорит, что тридцати ему нет, кто-то -- что седьмой десяток мотает. Эта тайна не последняя -- к примеру, в длинном списке претендентов оного Фигля вообще не было. Знамо дело, литератор секретный -- фигуры не имеет. Кроме того, не имеет и намека на писательский дар. Имеет, судя по всему, приличную библиотеку и законную гордость от знакомства с рядом литературных памятников. Изданных как в соименной серии, так и вне ее. Пишет г-н Мигль в перспективном жанре эссе. Почти как Монтень (у которого кроме «Опытов» был некоторый опыт государственного мужа и духовный запас, несколько превышающий советско-постсоветские интеллигентские стандарты), Розанов (который вообще-то был основательным филологом-классиком, да и в злободневной газетчине являл не только резкий ум, но и серьезную осведомленность в едва ли не любом общественном вопросе) и председатель нынешнего белкинского жюри. Зачем интеллектуальные заморочки второй свежести от г-на Жигля потребовались Битову, я понимаю: если создание г-на Хигля -- повесть, то и Битов (последних десятилетий) не только начальник ПЕН-клуба, раздаватель слонов, вычитатель зайцев и комментатор собственных сочинений, но и писатель. Почему продукцию г-на Зигля приласкал всеобщий обозреватель Александров, тоже понимаю: никаких чувств, кроме презрения, большая часть живой русской литературы у него ныне не вызывает. Но что могли найти в Пигле-бигле большой прозаик Вишневецкая, большой поэт Кибиров и едва ли не лучший из практикующих редакторов Трунова, уразуметь не могу. Тайна тайну плодит.

Лучшим из претендующих на лавры текстом мне кажется квазиисторическая шутка Хафизова «Полет «России». Во-первых, действительно повесть. Сюжет читается, персонажи бегают, антураж авантажный. Во-вторых, исторические знания автора и его начитанность в романтической словесности сомнению не подлежат. В-третьих, местами Хафизов пишет очень смешно. В-четвертых, даже Собакевич один раз умерил свою брань. Впрочем, тут же влепив «оговорочку». Вот и я туда же: если Хафизов (писатель талантливый, но кричаще небрежный) и получит главный приз, трудно будет не вспомнить пословицу о безрыбье. Четко организованном.