Сделанная искусствоведами Джермано Челантом и Аркадием Ипполитовым, пропутешествовавшая благодаря Volkswagen из Берлина в Петербург, а из Петербурга в Москву выставка «Мэпплторп и классическая традиция» восхищает чистотой идеи и ее воплощения. Нам предлагается найти общее в работах XVI и XX веков. Удается.

Вот сверхмощное напряжение преображенного творческой волей художника мира на резцовых гравюрах нидерландских маньеристов. А вот -- страстная чувственность гипервитального (по выражению Джермано Челанта) мира, срежиссированного фотоглазом знаменитого американского художника, infant terrible культуры 70--80-х Роберта Мэпплторпа. Щедро рецензировавшими эту выставку критиками были тонко подмечены и иконографические параллели (превращенные в скульптуру идеальные тела натурщиков Мэпплторпа будто бы инсценируют мифологические композиции конца XVI века -- Генрика Гольциуса, Яна Харменса, Яна Санредама), и влияние деформированной маньеристами классической картины мира на появление всех живущих с традицией в отношениях любви-ненависти «измов», вплоть до постмодернизма. Прибавить почти нечего, кроме, пожалуй, очевидного: в гравюрах эпохи маньеризма и фотографиях Мэпплторпа различий все-таки больше, чем сходства. Нидерландские листы с мифологическими сюжетами ныне воспринимаются как абстрактный, умозрительный, перегруженный разными функциями проект. Даже моделирующая формы правильная резцовая сеточка сродни образу отвлеченного архитектурного чертежа. В искусственной, вычурной, переусложненной литературными, аллегорическими, мифологическими, алхимическими, магическими кодами гармонии маньеризма принципиальный для этого стиля эротический, чувственный подтекст почти утратил прежние чары.

Наоборот, более простодушное искусство Мэпплторпа не защищено, не запечатано многими культурными кодами. Оно доверчиво, открыто и оттого гиперсексуально. Все эти глядящие на нас безупречные торсы, все эти играющие на коже блики и тени, все эти родинки, заусенцы и шрамы действуют как бартовский Punctum, укол, выводящий сознание из плена культурных фильтров, атака неуступчивой реальности. И в высшей точке почти интимного контакта мы формулируем для себя ту истину, которая при созерцании гравюр XVI столетия припоминается с трудом: маньеризм, как и фотография, рассказывает о жизни на пороге смерти. Маньеризм деформирует гармонию Ренессанса. Картина совершенно устроенного мира разорвана в клочья. Тема гибели, смерти оказывается одной из принципиальных для вывихнутой культуры. Маньеристическую суть фотографии как таковой отметил Ролан Барт: «Снабжая меня абсолютным прошлым (аористом) позы, фотография сообщает мне о смерти в будущем времени. Укол составляет обнаружение этого соответствия... Подобной катастрофой можно назвать любое фото, является ли смерть его сюжетом или нет».

На выставке подлинно ошеломляют четыре работы. Два автопортрета Мэпплторпа, сделанные им в 1980 году, и два -- созданные на восемь лет позже.

На портретах восьмидесятого года он секс-символ, нарцисс, гей-идол. Он предлагает себя зрителю в качестве страстного объекта желания. Соблазняет его разными имиджами: самоуверенного мачо в кожанке с сигаретой в зубах и андрогина-травести с кукольно-красивыми глазками и напомаженным ротиком. Лучше всего оценить эти портреты словами самого фотографа: «Я хотел бы думать, что в идеале я могу приударить за этими людьми и получить больше, чем просто фотографируя их».

Прошло каких-то восемь лет. И вот два других автопортрета. Человека изможденного, изнуренного болезнью (в 1989 году Мэпплторп умер от СПИДа), страдающего. На одной фотографии он держит палку с набалдашником в форме черепа. Лицо в глубоких морщинах, глаза потухшие: это древний старик. Еще безжалостней другой портрет: глаза крупным планом -- больные, испуганные. Отчаяние в них. Как-то так специально что ли инсценировано, что один глаз немного в тени и вместо зрачка какое-то черное пятно, как дыра какая-то, бездна, в которую он уже глядит, а нам -- жутко. Кстати вспомнить Микеланджело с его сотым сонетом, названным Александром Аникстом вершиной маньеристической поэзии: Уж чуя смерть, хоть и не зная срока,/ Я вижу: жизнь все убыстряет шаг,/ Но телу еще жалко плотских благ,/ Душе же смерть желаннее порока. // Мир -- в слепоте: постыдного урока/ Из власти зла не извлекает зрак,/ Надежды нет, и все объемлет мрак,/ И ложь царит, и правда прячет око... (перевод Абрама Эфроса). Идеально сформулированную Микеланджело трагедию маньеризма Мэпплторп увидел катастрофически точно.