Меньше месяца осталось до того, как «Солнце» Александра Сокурова будет представлять Россию в конкурсе Берлинского фестиваля. Новый фильм почти готов -- идет перезапись: соединение музыки, речи, шумов в единую и, как всегда у Сокурова, сложнейшую звуковую симфонию.

Такова же и «картинка» -- даже на несовершенной «рабочей» проекции видна изощренная световая и цветовая живопись, отличающая последние создания режиссера (сам он, кстати, считает, что на этот раз в изображении реализовано то, чего по объективным причинам не удалось достичь на «Русском ковчеге»). Возникает ощущение абсолютной достоверности -- как и в «Молохе», и «Тельце», -- когда вслед за машинисткой Томаса Манна, перепечатывавшей «Иосифа и его братьев», хочется воскликнуть: «Теперь понятно, как это было на самом деле!»

...Император Японии Хирохито совещается с высшими чинами государства. В бункере душно -- август 1945-го, и, глядя на экран, кажется, чувствуешь температуру воздуха. Сверхвыразительные лица японских актеров. Интонации настолько насыщенны, экспрессивны, что начинаешь чуть ли не понимать по-японски. (Второй язык фильма -- английский, на нем, соответственно, говорят офицеры экспедиционного корпуса армии США. Для мирового проката будут сделаны субтитры, лишь в Италии картину дублируют. В России она будет идти с закадровым переводом одним голосом.)

...Хирохито поднимается к себе, за ним с тяжким лязгом-гулом закрывается бронированная крышка в полу. Император следует в кабинет, надевает поверх мундира белый халат, чтобы предаться любимым ихтиологическим изысканиям. Сквозь оконное стекло доносится гул кружащих в воздухе американских самолетов...

Вся эта реальность тем удивительнее, что если в первых двух частях задуманной Сокуровым тетралогии о власти исторические материалы, касающиеся Гитлера и Ленина, были достаточно доступны, о фактической стороне существования «живого бога» до сих пор ничего узнать было нельзя. Но Сокурову и его группе это удалось.

-- Александр Николаевич, Япония, созданная в павильоне «Ленфильма» и окрестностях Петербурга, выглядит подлинной, а значит, дорогой. Каков бюджет «Солнца»?

-- Думаю, чуть более 2,5 млн евро... Но я стараюсь держаться в стороне от этой части продюсерской работы. Хотя участвую во всех остальных. Иногда излишняя компетентность начинает вредить -- она принуждает тебя излишне часто вмешиваться в экономические ситуации. Мне более чем достаточно, что я на этой картине и режиссер, и оператор. Если же говорить о деньгах -- это национальный российский фильм. Самая значительная часть бюджета -- государственные средства. За что я благодарен -- если бы не помощь Госкино, Министерства культуры, моих последних фильмов не было бы. Остальные члены копродукции -- итальянцы, французы -- участвуют своими долями. Итальянское телевидение выделило довольно большую сумму.

-- Перед началом работы вы назвали главной сложностью показ того, чего никто никогда не видел. Получается, что вы сам у себя принимаете работу собственной фантазии. Каков критерий такой «приемки» -- если не действует критерий соответствия исторической правде, ибо в точности она неизвестна?

-- Ну вот в качестве примера... Сейчас, готовясь к постановке «Хованщины» в Ла Скала и «Бориса Годунова» в Большом театре, я начал с самого начала -- отложил в сторону все «искусство» и занялся историей России того времени: политикой, бытом, религией, атмосферой жизни. У меня большое количество вопросов к либретто. И пока не почувствую ответов -- именно пока не почувствую, для меня это важнее, чем понять, -- не смогу приступить к художественной стороне.

То же и с «Солнцем». Достаточно сказать, что подготовка к этой картине шла больше десяти лет. Если в музыкальном или литературном произведении всегда есть вынужденная и осмысленная недоговоренность, в кинематографе опасно велика степень как раз иллюстративности, договоренности, и надо почувствовать меру. В «Солнце» эта проблема была для меня существенной. Однако мы сделали, на мой взгляд, стилистически, художественно, исторически важную работу.

-- Вот как раз об исторической важности. Хирохито, несмотря на четырехмиллионную японскую армию, принимает решение о капитуляции. То есть глава государства ставит гуманистические ценности -- человеческие жизни, недопущение кровопролития -- выше схоластических идей об «имперском величии», «чести нации» и т.д. Как вам кажется, опыт этой ситуации может пригодиться?

-- Умным -- да. Глупцам -- нет. В России государство еще не сформировалось, оно пока аморфная масса -- то затвердеет, то превращается в жидкость.

-- В «Солнце» впервые у вас в такой мере использованы компьютерные технологии. Вы не раз говорили, что кино -- молодое искусство, которое только ищет свой алфавит. Сейчас «цифра» позволяет даже воскрешать мертвых (как недавно Джона Гилгуда). Это как-то продвинуло киноязык?

-- Мало изменило. Это только приемы. Только электричество. Языковая природа кино по-прежнему плохо осмыслена. Кино остается в границах примитивного рисунка графики, техника не приблизила его даже к акварели, уж не говорю масла. Или архитектуры -- ведь работа режиссера во многом напоминает работу архитектора. Но пока кино -- это хаос, океан, куда отправляются на лодочках с веслами. Неопределенность самой природы кино порождает богемность, безответственность авторов.

-- Кино не архитектура, но зато дизайн. Оно сейчас во многом определяет внешний облик мира.

-- Но дизайн -- это не искусство. Кино разбросало, децентрализовало внутреннее состояние людей. Прошу обратить внимание: нет ничего общего между массовым кино -- это визуальный товар -- и искусством кино.

-- Каким это состояние было прежде?

-- В Советском Союзе, в котором я вырос, во многих людях были внутренняя свобода, культура сознания, нравственность. Первого выдающегося человека, Тарковского, я встретил, когда мне было 26 лет. Это поздно... Я был современником Ахматовой, Шостаковича, но, конечно, не встречался с ними... А ведь мы растем на этих осколках величия... Встреча с каждым крупным, особенным, уникальным человеком -- сразу десяток ступеней, на которые ты поднимаешься, десяток жизней, которые проживаешь. Ничто не развивает человека так, как другой человек. И конечно, литература.

Вот сейчас работать в Ла Скала мне предложил Ростропович -- это великий мастер, выдающийся музыкант, у которого учиться и учиться. Притом я нашел в нем полную синхронность, я поражен тем, как он отнесся ко мне, с каким доверием и открытостью слушает и рассуждает вместе со мной о самой сути оперного жанра. Если учитель -- то такой, это для меня большая честь.

-- Премьера «Хованщины» в сентябре 2006-го, «Годунова» -- через год, в 2007-м. Зная интенсивность вашей работы, можно предположить, что вы попутно снимете новую картину, и не одну...

-- Тетралогия должна завершиться «Фаустом» по Гете и Томасу Манну. За «Матерью и сыном» и «Отцом и сыном» мы планировали сделать картину «Два брата и сестра». Сценарии пока не готовы. Но нужно внутренне освободиться от «Солнца».

Вообще у меня очень много сомнений по поводу кино. С каждой новой картиной встают все более тяжелые организационные, финансовые проблемы. В стране нет общественной потребности в серьезном кинематографе. Проката фильмов, какие делаю я, просто не существует. Но есть и проблема деморализованного зрителя. В Петербурге, чтобы удовлетворить интерес к такому кино, нужны два сеанса. В Москве чуть больше... «Солнце» готово показывать несколько московских кинотеатров, а в Петербурге никто особенно не рвется. Еще в Калининграде прокат взял «Солнце».

То, что происходит сейчас в общественной жизни, на самом деле война. И разрушения гораздо более глубокие и страшные, чем при любом военном конфликте. Исчезает культурный слой. Я не верю, что это невозможно остановить. Что за демократическое государство, если оно не защищает главную основу демократии -- культуру?

-- Так оно и не демократическое.

-- Но и на Западе этим занимаются совершенно недостаточно. Просто у нас изначально более низкий уровень культуры и взрослых, и молодежи. И совершенно катастрофическое положение со студенчеством -- русское студенчество дичает. Телевидение в России гораздо опаснее любой наркомафии. Если немедленно не начать бороться за культуру, произойдет окончательная дегуманизация российского общества.