Лучший зарубежный роман прошлого года не сопровождался шумной рекламой, спокойно вышел согласно издательскому плану, спрятавшись под дурной обложкой и пугая читателей претенциозностью названия. Меж тем Йен Макьюэн, как бы ни видоизменяли его имя различные переводчики, автор в России известный и даже некогда популярный. Лучше всего прижился в нашем морозоустойчивом интеллектуальном климате его букероносный «Амстердам», роман холодный и рациональный, сплетенный из повисших в воздухе идей и мыслей, нацеленный на то, чтобы вызвать у глупого читателя радость узнавания.

Макьюэн -- автор, пожалуй, из первой пятерки англоязычных писателей. Единственное, что всегда немного сбивало с толку, так это его умение чувствовать конъюнктуру и неизменно ей следовать. И «Невинный», и «Амстердам», и «Дитя во времени» при разной степени литературной ценности и зрелости были написаны в угоду данному моменту. Самым неожиданным из его прежних опусов был короткий и странный «Пикник на руинах разума», не сыскавший особого расположения у публики. Это было искреннее признание рационалиста, потерявшего пульт управления ситуацией. Полноценный невроз современного человека, в жизнь которого нежданно вторгаются иррациональные силы.

Новый (относительно свежий -- 2001 года) роман Йена Макьюэна «Искупление» (издательство АСТ, перевод с англ. И. Дорониной) -- лучшее из того, что создал этот мастеровитый автор. Надо признать, что Макьюэн -- приверженец «большого стиля». Комфортнее всего он чувствовал себя в ретроэпическом пространстве «Невинного». В конце 90-х, когда в моде были постмодернистская суета и толкотня, он потерял ту величественную походку, которая очень шла его письму и совсем (что редкость) не выглядела манерной. Сейчас, когда все культурное пространство конструируется под знаком ностальгии, Йен Макьюэн получил свой второй шанс.

«Искуплению» уже устроили продолжительные овации в Англии и Штатах. Роман сражался за Букера-2001, и лишь тот факт, что Макьюэн уже получил премию тремя годами раньше, помешал ему стать лауреатом. Но в этом же году благодарные читатели реабилитировали своего любимца: «Искупление» получило престижную награду Би-би-си «Народный Букер».

Сюжет романа раскачивается лениво и неспешно. Действие начинается в 1935 году в викторианском поместье близ Лондона. Тем, кто имеет вкус к английскому стилю первой половины прошлого века а-ля Вирджиния Вульф, первые страницы «Искупления» доставят почти физиологическое удовольствие. Макьюэн детально прописывает пейзажи, натюрморты и жанровые сцены, чья красота и безмятежность должны соперничать с прерафаэлитской живописью. Он подолгу «рисует» солнечные лучи, падающие на китайскую вазу в гостиной, журчание фонтана в саду и следы от мокрой женской одежды, оставшиеся на песке. События, происходящие в этом нагретом солнцем и овеянном дремой доме, увидены глазами маленькой 13-й летней девочки. Брайони -- начинающая писательница. Безудержная подростковая фантазия, вскормленная на романах воспитания, искажает светлые и радостные события, происходящие в ее семье. Став случайной свидетельницей любовных переживаний своей старшей сестры Сесилии, девочка на свой манер толкует происходящее. В результате жестокой детской игры возлюбленный Сесилии обвиняется в изнасиловании несовершеннолетней и оказывается за решеткой. Малолетняя писательница недрогнувшей рукой указывает на невиновного, инстинктивно чувствуя в нем угрозу своему привычному детскому миру.

От безмятежности викторианского романа Макьюэн совершает резкий переход к своему привычному жесткому психологичному стилю. Поворот событий кажется абсурдным и неожиданным. Читатель, приготовившийся к любовной истории, исполненной в пастельных тонах, чувствует себя обманутым. И это только первый урок Макьюэна, чье «Искупление» -- роман не о верности и предательстве, а тонкая и своевременная рефлексия на тему литературного творчества.

Герои «Искупления» пройдут через огонь второй мировой. Фантазерка Брайони станет сестрой милосердия. Во второй части романа Макьюэн представит весь свой «боевой» арсенал: госпиталя, гангренозные кости, вываливающиеся кишки, цинизм докторов и взрывы нефтяных вышек. Влюбленные, разлученные из-за нелепой оговорки, встретятся. Макьюэн сделает все, чтобы читатель, борясь с подступающим к горлу комком, поверил ему. И читатель верит, а в конце получает второй удар под дых. Выясняется, что не было ни долгожданной встречи, ни самих влюбленных, а все «Искупление» -- лишь продукт литературного творчества все той же фантазерки, которая выросла в большую писательницу, к тому же страдающую ранними проявлениями старческого слабоумия. Смеясь над доверчивым читателем, Макьюэн преподносит ему ценный урок о цинизме литературного творчества как такового. Клевета, предательство, самая грязная ложь и писательский вымысел -- по сути своей одно и то же. И выходит, что маленькая девочка предала вовсе не своих родных, а своих литературных героев. Но факт предательства все равно налицо. Не бывает художественной правды, усмехается Макьюэн, есть только выдумка -- жестокая и невинная.

О возвращении «ретро» напоминает нам и последний роман Милана Кундеры («Азбука», перевод с французского Нины Шульгиной). В череде его романов с абстрактными названиями «Неведение» -- самый спорный. Переехав во Францию и расставшись с кафкианскими фантомами чешского коммунизма, Кундера, кажется, нащупал новый стиль. Постмодернизм 90-х как раз пришелся ему к лицу, результатом стали блистательная и остроумная «Неспешность» и ипохондрическое, но тонкое «Бессмертие». Последний роман Кундера посвящает ностальгии по родине. Тоска по прошлому стареющего бонвивана, каковым сам писатель и является. Герои «Невыносимой легкости бытия» сорок лет спустя. В центре повествования -- история эмигрантки Ирены и эмигранта Йозефа, после долгих лет вернувшихся на родину в Чехию. Коронные кундеровские ходы: отголоски «пражской весны», дидактические отступления, параллели с классическими образцами, всевидящее и всезнающее авторское «я», набор нелепых и трагических ситуаций, эротика (на сей раз угасающая), повисший знаком вопроса финал. Взявшись исследовать феномен ностальгии и тоски по родине, Кундера, похоже, не смог набрать подходящую дистанцию. Получилась ностальгия по самому себе, молодому и страстному. Старческая проза, но не бездыханная. Читать все равно приятно.

Образец прозы, не захваченной ни ретрофутуризмом, ни модным брюзжанием по поводу современной ситуации, наблюдаем в романе Джона Сибрука Nobrow ( Ad Marginem, перевод В. Козлова). Сибрук, колумнист «Нью-Йоркера» и автор глянцевых журналов, не тоскует по поводу утраченной культурной идентичности. Для него «мир-супермаркет» -- не повод для «уэльбековской» депрессии, а единственная возможная реальность. Которую, если угодно, надо любить, понимать и жаловать, иначе она и тебя превратит в товар, причем не годный к употреблению. Мир изменился -- это факт, а не повод для скуки и ностальгии. Мир будущего уже не в руках «небесных капитанов», он принадлежит людям в рэперских шапочках.