Две с небольшим недели назад, 14 ноября, ему исполнилось 64 года. Отметил он свой последний прижизненный день рождения в Москве, куда привез выставку. Родился в Свердловске, потом жил в Ленинграде, Москве, Париже, а умереть выпало в московской больнице, в городе, который он не особенно любил. Он на любовь вообще был скуп. Казалось бы, поэт, художник, музыкант, балагур, душа общества. Он и был и тем, и другим, и третьим... А вот на любовь скуп. При этом было у него удивительное качество. Кто бы без звонка, без предупреждения ни заваливался к нему домой (иногда и посреди ночи, а бывало и под утро), все они встречались Алешей так, словно только их он и ждал и страстно желал увидеть ровно в эту минуту. Наверное, поэтому очень многие причисляют себя к его друзьям. А он, думаю, из друзей по-настоящему любил, наверное, одного только Анри Волохонского, написавшего на музыку Франческо да Милано ставшие знаменитыми слова про город золотой, про льва, орла, про вола, преисполненного очей. Те самые слова, которые молва приписывала то БГ, то самому Хвостенко.

Тот же, кто внимательно читал (а чаще слушал в исполнении автора) хвостенковскую поэзию, понимал скорее всего, что эти светлые небесные стихи не могли выйти из-под его пера. Он писал про другое: про сатану, прятавшегося в обличье очаровательной и притягательной Орландины, про страшную жизнь «в стране больших бутылок, где этикетки для вина -- как выстрелы в затылок». В этой перестрелке и прошла большая часть его жизни. Хотя была и другая, глубоко спрятанная жизнь. Та, где «вяжет дева кружева/ белый шьет наряд невеста/ женщина откроет дверь/ мне все это только снится».

Поэзия была для него все-таки главным делом. Он и к самому слову «поэт» относился чрезвычайно ответственно, произнося его по-петербургски твердо, с четкими артикулированными круглыми гласными. И людей делил на поэтов и всех остальных, причисляя себя, безусловно, к первым. Был он уверен и в том, что человечество обязано поэтов содержать, а потому совершенно естественно, без капли смущения воспринимал всяческие воспомоществования. С благодарностью, но без излишних эмоций, как сюзерен, принимающий само собой разумеющиеся дары от верного вассала.

О его легендарном обаянии писать не буду, тем более что это должны быть, вероятно, женские рассказы.

А кроме всего прочего был Алексей Львович Хвостенко типичным сыном своего XX века, а потому в веке нынешнем, может быть, и не задержался.

Светлая память.