«Будет исполнено!» -- так лаконично великий дирижер Евгений Светланов реагировал на реплики из зала с просьбами повторить ту или иную часть понравившегося концерта. Аксиология «исполнения», сущности, что отвечает за конечную «полноту» восприятия искусства и жизни, и стала главной темой Декабрьских вечеров Святослава Рихтера 2004 года.

Музыка на сей раз оказалась не акустическим фоном выставки, а ее архитектоникой. Концертная программа фестиваля исключительная: заявлены всемирно известные австрийский Хаген-квартет, британский Hilliard Ensemble, виолончелист Марио Брунелло, тенор Марк Пэдмор, скрипач Николас Цнайдер, а также руководитель фестиваля Юрий Башмет и его российские друзья -- квартет А. Бородина, Наталия Гутман, Николай Луганский. По словам куратора фестиваля Инны Прусс, программы концертов составлены по принципу вариаций одной и той же темы композиторами, удаленными друг от друга столетиями («Семь слов Спасителя на Кресте» Гайдна и Губайдуллиной). По такому же принципу сделана и выставка фестиваля. На стенах Белого зала и анфилады висят гравюры, литографии, картины Пабло Пикассо, которые один из авторов идеи экспозиции профессор Михаил Бусев назвал «парафразами» мирового художественного наследия. Музыковедческая лексика украшала речь выступавшего на пресс-конференции куратора выставки «Пикассо. Отражения-метаморфозы», ведущего научного сотрудника ГМИИ Виталия Мишина. Оба исследователя уподобили трехчастную композицию выставки «партитуре, разыгранной в нескольких регистрах». Сперва, в самом начале XX века, Пикассо, предвосхитив время великих джазменов, исполнил вариации на тему традиционного творчества народов Африки. Затем, в сериях офортов 30-х годов на темы овидиевских «Метаморфоз» и мастерской античного скульптора, дал визуальный комментарий заявленным в программе вечеров сочинениям Бриттена «Юный Аполлон» и Стравинского «Аполлон Мусагет». Наконец, в 50--60-е годы, подмигнув композиторам и философам-постмодернистам, занялся деконструкцией классической живописи нового времени.

«Джазовые», африканские импровизации Пикассо сегодня кажутся хрестоматией. Из фондов ГМИИ собраны и выставлены в отдельной витрине скульптурки первобытных народов, вдохновившие рождение европейского кубизма, да что там -- всей системы пластических ценностей авангарда. Тут же -- живописные призмо-конусные девицы самого Пикассо. Эта часть экспозиции смотрится вполне академично, вроде иллюстрации главы учебника искусства XX столетия. Привезенные из Музея Пикассо в Париже офорты на античные темы настолько самодостаточны в своей ослепительной точности и пластической завершенности, что классика здесь скорее не тема импровизации, а архетип творчества как такового.

Самым радикально-авантюрным оказывается «исполнение» Пикассо картин XVI--XIX столетий. Вызволенное на свободу подсознание человека XX века с его фантазмами, фобиями, желаниями, комплексами терзают и «готического» Кранаха, и импрессионистического Мане. Стабильная картина мира разъята кишащей, совокупляющейся массой бесстыжих тело-фантомов.

Но самым важным опытом «пересоздания шедевров прошлого» оказался для Пикассо цикл «Менины». В 1957 году он создал несколько десятков полотен, основой для которых послужила одноименная картина Веласкеса, написанная в 1656 году. Несколько полотен Пикассо, хранящихся в музее художника в Барселоне, приехало на выставку в ГМИИ. Украшением «вечеров» стал и привезенный из Музея истории искусств Вены веласкесовский «Портрет инфанты Маргариты», главной героини хранящегося в Прадо полотна «Менины» (название переводится как «придворные дамы», «фрейлины»). Веласкесовская картина «Менины» устроена как секретер со многими потайными ящичками. Несколько магически открывающихся пространственных клапанов-коридоров создают тревожное ощущение мнимости, ирреальности самого изображения. Веласкес показывает процесс создания визуальной иллюзии: на заднем плане он сам, перед ним -- повернутый к зрителю холст, в проеме -- в потоке света -- посетитель мастерской, на переднем плане -- инфанта Маргарита, окруженная дуэньями, камеристками, придворными и карликами. Но не о них эта картина -- далеко в глубине, в едва проступающем из темноты зеркале, мы видим отражения короля Филиппа IV и его супруги Марианны. Именно к ним повернуты все изображенные персонажи. Благодаря сложной конструкции всех пространственных коридоров и траекторий точка зрения зрителя совпадает с точкой зрения на картину ее главных, присутствующих на правах привидений героев, -- королевской четы. В своем присутствующем отсутствии герой картины и ее зритель совпадают. Потому «Менины» Веласкеса -- принципиальный для всей европейской живописи шедевр. Младший современник Пикассо французский структуралист Мишель Фуко назвал «Менины» «изображением классического изображения, а вместе с тем и определением того пространства, которое оно открывает». Эта картина о создании и «исчезающей» сути картины стала для Пикассо материалом многочастной оратории. Раздраконивая среду и людей на какие-то совсем уж первобытные геометрические сегменты, треугольники, квадратики, кубики, Пикассо утверждает синопсис своего собственного присутствия в классической картине, во многом оппозиционного амплуа «видимого невидимки» великого Веласкеса. Снова параллель с музыкой. Ту геометрическую какофонию, что творит Пикассо с Веласкесом, можно сопоставить, например, с сочинением Альфреда Шнитке «Не-сон в летнюю ночь», с подзаголовком «Увертюра не-по-Шекспиру». Вот только одно озадачивает -- Пабло Пикассо музыку не очень любил...