Три вернисажа ничего не объединяет. Первый прошел в Третьяковской галерее, где открылась экспозиция «Федор Алексеев и его школа», посвященная пейзажисту времен Державина и Пушкина. Второй состоялся в Музее изобразительных искусств. Там открылась выставка «Пармиджанино в веках и искусствах» -- графика загадочного мастера эпохи маньеризма, загипнотизировавшего не одно поколение художников из многих европейских стран. Наконец, третий вернисаж -- шедевры фотографии второй половины XX века из коллекции немецкого ДЦ Банка. Однако в том и магия гениального искусства, что оно помещает человека в идеально чуткое пространство, дарует совершенную систему координат, в которой ничего лишнего, случайного, постороннего быть не может. Все связано незримыми нитями. Каждая из открывшихся выставок напоминает платоновский геометрический модуль, совершенное выражение божественной пропорции -- правильный пятигранник, четыре стороны которого символизируют четыре элемента, а пятая -- космос. А в целом получается знакомый с советских детских лет знак качества. Наградим им каждую из открывшихся выставок.

Стиль

Только гениям фотографии удается убедить всех, что стиль жизни напрямую зависит от чьей-то мгновенной фиксации взгляда. В корпоративной коллекции немецкого ДЦ Банка собраны как раз такие гении: от Энди Уорхола, Роберта Раушенберга и Кристиана Болтански до Ричарда Аведона, Роберта Мапплторпа, Хельмута Ньютона, Синди Шерман. Уорхол фиксирует границу, за которой Его Человечество Человек становится идолом медиальности, фетишем общества потребления. Болтански стилизует по-иному: развоплощает фотопамять, хранящую самое ценное в фотографии: то, что Ролан Барт называл неуступчивой реальностью, нежное и беззащитное проявление живой жизни. Увеличивая до колоссальных размеров фотографию выпускников колледжа начала 30-х годов и представляя каждое лицо отдельным портретом, художник не оставляет иллюзии шансов: главным героем становится жестокость времени, поглощающего, растворяющего в своих омутах, ластиком стирающего из памяти чьи-то дорогие черты. Стиль как манера начертания фигур времени и пространства становится лейтмотивом и у Хироши Сугимото, главным героем которого выбрана фактура разных морей: снятые всегда в одинаковой перспективе (горизонт по центру снимка) блики, рябь, влажный воздух; и у Кандиды Хефер, в фотографиях которой сложная и изощренная световая партитура преображает скучные казенные интерьеры, наполняя их своей авантюрной интригой... Возможно, мы бы не смогли так рельефно и ярко увидеть принятые каждым из фотографов уникальные законы стилизации жизни, если бы сама выставка не выглядела стильно. Если бы не был проведен тщательнейший кураторский отбор и не были отфильтрованы самые сильные, пассионарные мастера и работы. Среди которых, кстати, есть и фотографии нашего соотечественника Анатолия Журавлева.

Грация

Глаз фотографа режиссирует мир, глаз художника воссоздает его заново. Гений пармского художника XVI века Франческо Мацуоли, прозванного Пармиджанино (маленький пармезанец), сотворил свою Вселенную, подчиняющуюся выведенным им законам грации. Сам Пармиджанино был нервным меланхоликом, его жизнь стала темой романтических историй о полубезумном живописце, мечущемся в поисках каких-то тайных знаний и абсолюта и кончающем путь земной молодым, разбитым судьбой, разочаровавшимся и отчаявшимся. В нескольких представленных на выставке в ГМИИ рисунках Пармиджанино на библейские и мифологические темы, в набросках фигур и портретов, в десятке офортов, как в той самой платоновской эмблеме, заключена вневременная формула изящества. Убедиться в этом можно благодаря тонкости и прозорливости мысли куратора, научного сотрудника Эрмитажа Аркадия Ипполитова. В московском и питерском собраниях он отыскал множество гравюр разных, вплоть до XVIII века, эпох, разных школ и разных художников, в которых повторяются и бесконечно варьируются пленительные, нежные и сладостные мотивы Маленького Пармезанца.

Атмосфера

Гений городского пейзажа, ведуты, -- тот, чей миф об идеальной атмосфере жизни настолько убедителен, что заставляет любить город вопреки самому что ни на есть мерзкому реальному положению вещей. Младший современник Державина и старший современник Пушкина Федор Алексеев такой миф подарил. Его чем-то напоминающие оформление оперных действ (Алексеев руководил классом перспективной живописи Академии художеств) парадные портреты Петербурга и Москвы стали для многих камертоном восприятия пространства, образа, среды -- собственно, атмосферы этих двух столиц. Масштабная выставка этого тончайшего и бережного, греющего Москву солнцем и теплом Италии (учился Алексеев в Венеции), ведутиста золотого века русской культуры проводится впервые. Пейзажи приехали из десятка российских музеев (от Эрмитажа до Архангельского и Волгограда), а также из Национального музея Республики Беларусь в Минске. И снова восхищает непривычная для нас тщательнейшая научная подготовка экспозиции. Куратор Светлана Усачева «прочла» творчество Федора Алексеева и его учеников по отдельным, скрупулезно прописанным главам. В темном кабинетце собраны даже копийные работы художника, созданные в период обучения у венецианских пейзажистов.

«Стиль», «Грация», «Атмосфера» все вместе указывают на совершенное пространство жизни. Приятно, что музеи выбрали для нас точные координаты.