В ноябрьском «Знамени» запущен эксперимент. В верхней правой части 61-й страницы журнала крупными литерами набрано : «Малая сцена» №0». Снизу помельче: «Автор проекта -- Сергей Чупринин». Чупринин (если кто не знает, главный редактор «Знамени») объясняет суть и задачи нового проекта на следующей странице: «Произведения, выведенные мной на «Малую сцену», не лучше и не хуже того, что обычно печатается «Знаменем». Они -- иные. Как сейчас говорят, не нашего формата». Далее растолковывается, в чем именно состоит инакость «малосценных» текстов. Опытный и одаренный критик, каким Чупринин бесспорно является, при желании сможет интерпретировать любой литературный факт в том или ином ключе. Возможно, кто-то и проникнется силой столь явственных причин, а меня вот сомнения гложут. Давно и, надеюсь, внимательно следя за нашими журналами, я не вижу ни у одного из них какого-нибудь особенного «формата». То есть предпочтения (идеологические, эстетические, авторские), конечно, есть и у «Октября», и у «Нового мира», и у «Знамени», но это тенденции, а не константы. Контуры общественно-литературных стратегий ежемесячников различить можно, но не без напряжения. Плюралистичны (в определенных рамках) все издания -- не случайно одни и те же авторы запросто печатаются то в «Звезде», то в «Дружбе народов», то в «Новом мире». «Знамя» же этот самый плюрализм (равно и тягу к экстравагантным новациям) сделало едва ли не своим фирменным знаком. При таком раскладе трудно понять, что же все-таки должно считать «неформатным». Еще менее понятно, зачем и без того толерантному изданию заниматься самоотрицанием, то есть выискав текст, который якобы «не годится», нести его к читателю, пусть и в отдельной упаковке. Впрочем, два первых вопроса можно было бы счесть демагогическими, кабы не рифмовались они с тем чувством, что возникает по прочтении ноябрьского «Знамени» в полном объеме. Не вижу я различий между тем, что разыгрывается на «Малой сцене», и тем, что происходит на «Большой».

С детства запомнив, что не место красит (портит) человека, а человек -- место, я без приязни смотрю и на резервации для текстов. И потому, что они мне кажутся надуманными. И потому, что я люблю свободу. Неотделимую от ответственности. И мне странно, когда главный редактор журнала становится в оппозицию к самому себе. Или, что более вероятно, ее имитирует. Поэтому дальше я не стану пояснять, в каком разделе напечатано то или иное сочинение, предоставив читателю возможность сыграть в угадайку. И проверить себя, обратившись к доступному первоисточнику. Дело в том, что я не вижу принципиальной разницы между стихами Игоря Алексеева (Молчи, скажись больным./ Не ты всему виной./ За ужасом дневным/ Приходит страх ночной./ Куда девалась спесь,/ Где кончился полет?/ Куда уходит весь/ Ракетоносный флот?/ Унес дымы рассвет./ Опять стучит в виске./ Тяжелый пистолет/ Зажат в твоей руке) и Ивана Макарова (Будет все как обещано/ Наша тоска туманная -- / Это такая женщина, Бедная или пьяная,/ Это такая женщина,/ Нервная или бедная.../ Будет все, как обещано:/ Ржавое или медное). Оба автора не графоманы, был бы редактором, напечатал бы и того и другого, азартного читательского интереса ни один (пока! сужу только по «знаменским» подборкам) не вызвал.

А вот разницу между историей Майи Кучерской о короткой любви молодой женщины и девочки-школьницы («Игра в снежки», на мой взгляд, лучший текст номера; да и без всяких сравнений -- прекрасный чистый рассказ) и циклом фантасмагорий Владимира Тучкова на темы сексуальных извращений («Абсолютно голая реальность») вижу отчетливо: Кучерская вглядывается в непостижимую тайну, а Тучков забавит почтеннейшую публику скверностями, якобы их «деструктурируя».

Мне досадно, когда Марина Вишневецкая тратит свой незаурядный дар на интеллектуально-ассоциативную акробатику. Ее эссе «Буквы», конечно, и о филологической самовыучке свидетельствует, и уголок души автора приоткрывает, и выстроено изящно, и, наверно, писателю зачем-то нужно было в своих отношениях с русским алфавитом разобраться... Будь передо мной опус очередного игрока в бисер, возможно и порадовался бы. Но от Вишневецкой ждешь другого -- что, впрочем, писателю не указ. Мне давно кажется, что поэт Елена Фанайлова гораздо крупнее своих стихов -- нарочито изломанных, нарочито рвущихся к безграмотности, нарочито... нет, не грубых, а грубиянствующих. И, увы, подлаживающихся к победительному «антиканону».

У меня не вызывает доверия «триллер non-fiction» Марины Кулаковой «Живая». Поздним вечером рассказчицу едва не зарезал некий молодой человек, которого, как выяснилось, бросила жена; попав в больницу и изведав всю прелесть постсоветской медицины, она вспоминает, как ее в четыре года едва не изнасиловали, а также о том, как ее изводил и бил ревнивый муж; выбравшись из лечебного учреждения, она вновь вынуждена туда идти с милиционером за вещами, которые стали «вещдоками», и там узнает, что умерла ее соседка по палате (диагноз -- язва, не лечили ни от чего, умерла от обширного инфаркта); в довершение всех зол рассказчица становится свидетельницей суицида -- из окна больницы выбрасывается санитар. Когда Кулакова в авторском предуведомлении сообщает, что в ее истории все так и было, -- я верю. Потому что вообще привык людям верить. Потому что сам вечерами хожу с опаской. Потому что про больницы знаю, к сожалению, не понаслышке -- хотя встречал не только равнодушие и хамство (это уж на кого попадешь -- писатели тоже разные). Я знаю, что мы живем в мире насилия. Я -- без преувеличения пишу -- счастлив, что конкретной женщине, Марине Кулаковой, достало силы и мужества, чтобы одолеть сгустившееся вокруг нее зло. Я уважаю ее стремление сказать правду (и понимаю, как трудно такой ужас вспоминать и описывать). А текст, который мне предложен, все равно доверия не вызывает. Хотя он четко (но не однозначно!) корреспондирует со статьей Ревекки Фрумкиной «Спасите наши души...» (о господствующем в нашем обществе отношении к душевным болезням как к постыдным причудам). Здесь бы отдать должное редакции, умно строящей номер, но вспоминаю: «триллер» и статья взяты с разных «сцен». Ох.

Напоследок нарушу принцип угадайки. Статья Галины Юзефович «Невозвращенцы» повествует об убожестве современной русской прозы, отсутствии «мейнстрима» (торжественное воцарение которого, оказывается, ожидалось несколько лет назад) и правоте обозревателей гламурно-интеллектуальных изданий, которые рецензируют почти исключительно забугорную словесность. В статье есть очень здравые суждения, есть передержки (думаю от здорового запала), есть бодрый пафос младого племени, готового бросать зажившихся с парохода современности, есть небольшие фактические ошибки, которые мог бы выправить редактор, не повредив при этом концепции. Чего в статье нет, так это эффекта неожиданности, который подразумевает контекст «Малой сцены». Подобные «убийственные» тексты появлялись в «Знамени» не раз и не два. На самой что ни на есть большой сцене. Приязнь к новым талантам и легкая склонность к самоуничижению идут обычно рука об руку. Неожиданностью было бы, напечатай тонкий журнал (хоть попсовый, хоть рафинированный) сочинение о пользе (хотя бы относительной) «Знамени», «Нового мира» и прочих. Или обрати он внимание своей аудитории на какого-нибудь русского писателя, который: а) не является Сорокиным (Пелевиным, Лимоновым, Прохановым), б) не получил вчера какую-нибудь увесистую премию (вариант: был обойден).

Не дождемся. А плюрализма в наших старорежимных литературных ежемесячниках хватает и без «малых сцен». На которых, впрочем, даются те же спектакли, что и на «больших». Когда -- блестящие, а когда -- так себе.