Демидовой всегда удавались роли красивых, умных и властных женщин, умеющих одним взглядом продемонстрировать превосходство и одним движением губ выразить презрение. Особую пикантность этим завоевательным особам придавал гротеск, который актриса привносила в свою игру в очень точно выверенной пропорции. Казалось, что амплуа найдено безошибочно, но так только казалось. С годами выяснилось, что в Демидовой погибла (или точнее погибает) великая трагическая актриса. Что пафос для нее куда органичнее, чем гротеск. Я лично впервые осознала это в день тридцатипятилетия "Таганки", когда играли реконструированного самим Любимовым "Доброго человека из Сезуана". Супрематическая геометрия спектакля и его площадная эстетика многим показались безвозвратно устаревшими, но даже самые убежденные скептики привстали со своих кресел, когда на сцене в роли госпожи Сун появилась Алла Демидова. А присутствовавший на вечере Роберт Уилсон был так потрясен, что немедленно после спектакля предложил актрисе совместную постановку, сорвавшуюся по причинам, от Уилсона не зависящим. С появлением Демидовой история о добром человеке и в самом деле приобрела размах древнегреческой трагедии. Ее выбеленное лицо казалось античной маской, а в пластике чувствовалась та величественная статуарность, которую, вероятно, и имел в виду Осип Мандельштам («Так -- негодующая Федра -- стояла некогда Рашель»). В этот момент стало совершенно ясно, что Театр на Таганке был для Демидовой не родным домом, а по случаю арендованной квартирой. Что ее настоящие авторы -- это не Брехт и не Чехов, а Софокл, Еврипид или Расин.

Спектакль "Гамлет-урок", поставленный греческим режиссером Теодором Терзопулосом, с завидной регулярностью привозящим на Чеховский фестиваль экстатические интерпретации пьес античных авторов, своего рода попытка расставить все точки над i в вопросе о месте Демидовой на современной сцене. И пьеса выбрана не случайно. Великие актрисы покушались на роль принца Датского еще с конца позапрошлого века. Попытка, скажем сразу, не удалась. "Гамлет-урок" -- это довольно нелепая нарезка из шекспировского шедевра. В основу ее положена сцена встречи Гамлета с актерами и его тезисы о том, как надо играть трагедию. Эти слова принца актриса произносит от себя лично ("я подумала", "я сказала"), обращаясь к залу и ассистирующим ей двум греческим артистам, но по ходу объяснений она то и дело входит в состояние транса и превращается в Гамлета как такового. Тут, по замыслу режиссера, и должна начинаться та самая игра на разрыв аорты, которая преподносит нам урок театрального мастерства почище всех Гамлетовых наставлений. Противопоставление это выглядит схематично в теории и весьма неубедительно на практике, а исполняемые Демидовой парные сцены Гамлет--Гертруда и Гамлет--Офелия и вовсе заставляют потупить очи долу. Демидова играет не роли, а какие-то общие места. Офелия -- инфантильная дурочка, Гертруда -- грешница на пороге раскаяния. О Гамлете в целом тоже сказать нечего. Судя по всему, он страдает от несовершенства мира, но стоило ли заваривать кашу, чтоб это нам поведать. Удивительно, однако, что даже в этой довольно нелепой и неумело срежессированной композиции трагический темперамент Демидовой время от времени дает о себе знать. Когда дрожащими губами она вдруг начинает разговаривать с призраком, в ней проступает то поистине трагедийное андрогинное начало, которое заставляет забыть про пол, равно как и про возраст, и не слушать даже, а внимать звучащим со сцены словам. В результате спектакль превращается в очередную демонстрацию потрясающего актерского потенциала, так до конца и не реализованного, режиссерами не разгаданного, а самой Демидовой растраченного на малоудачные проекты. Впрочем, и этих минут достаточно, чтобы понять, что мог бы обрести в лице Демидовой русский театр. Трагические актеры и прежде были большой редкостью, а на современной сцене они встречаются не чаще, чем скелеты мамонтов. Но для того чтобы скелет этот оброс плотью и ожил, нужен конгениальный Демидовой режиссер. А где его взять? Ведь на эту роль не подошел бы и куда более талантливый, чем Терзопулос, Роберт Уилсон, ибо дело, повторю, не в гениальности, а именно в конгениальности. Этой Коонен нужен свой Таиров. Без него, думаю, нам так и не удастся сменить сослагательное наклонение (как она могла бы сыграть Федру!) на изъявительное.