В изумрудно-зеленом платье от Вивьен Вествуд самая просвещенная и популярная мировая оперная звезда Чечилия Бартоли на сцене БЗК казалась очаровательной, коренастенькой феей -- очень похоже выглядят на старых фотографиях и дагерротипах певицы, актрисы и балерины XIX века. На задний план просилась живописная театральная декорация с туманными далями и плотными лесами, но здесь были дети из хоров ЮНЕСКО и Академии Виктора Попова, спевшие здравицу и на все оставшееся время превратившиеся в слушателей. Репертуар, который Бартоли выбрала для нынешних российских гастролей (здесь она уже второй раз), апеллировал к тому же примерно времени и той же эстетике. Своим фантастически редким голосом (колоратурное меццо-сопрано), феноменально ограненным, гибким и цветным, Бартоли рассказывала о сильфидах и нимфах, о любовных напитках, о загадочных путниках, о девах, городах и небесах, о театрализованной жизни и драматичной поэзии, сопровождаемой припевами «тра-ля-ля-ля-ля».

Три с лишним года назад певица, находящаяся на пике карьеры и собирающая то престижные премии (вроде Grammy в 2002 году), то эксклюзивные контракты с крупнейшими звукозаписывающими фирмами (сейчас у Бартоли контракт с компанией Decca), продемонстрировала российской публике свою любовь к нерасхожей музыке барокко. Неизвестный Вивальди и мало исполняемый Глюк тогда были самой пронзительно актуальной частью творчества дивы, обладающей редким для примадонны избирательным вкусом, заковыристым умом и немузейным темпераментом. Теперь в Москву и Санкт-Петербург она не смогла привезти свое новейшее открытие и новую любовь -- музыку Сальери.

Отвлекаясь от мирового Сальери-тура и открывая новую благотворительную программу «1000 городов» фонда «Мир искусства», Бартоли пела забытые жемчужины итальянского бельканто от Россини, Беллини, Доницетти и миниатюрные раритеты французского салона от Бизе, Делиба, Берлиоза и Полины Виардо (разделение условное -- парижский домашний салон Россини был одним из самых авторитетных в свое время). Но тайны и стиля в программе, основанной на записи Бартоли восьмилетней давности «Песни любви», было не меньше, чем можно было бы ожидать от сальериевской подборки.

В программе были всего две оперные арии Россини, остальное -- романсы и песни: неэстрадная, почти интимная, эстетская и трепетная культура. Рассказывая о салоне, Бартоли как будто сама стала частью его духа и его персонажем -- не то самой Полиной Виардо, не то забытой актрисой, в чьей жизни совсем смешались театр, реальность и поэзия. Вслед за героями и авторами салона она уходила в частности -- божьи коровки, стебельки любви, лилии и виолы повсюду, ручьи, девы, как нежные розы, бабочка и волна. Голос Бартоли, которому больше идут миниатюрные исторические театральные сцены, нежели грандиозные залы, был так же маниакально подробен, как тексты и музыкальные фразы. Краски, тембры, подача, дыхание, колоратуры, формы звука, стремясь не всегда только к совершенству, но к оксюморонной театральной правдоподобности, дробились и множились, как цветочки и жучки. Не все было преисполнено такого же перфекционизма, как в записи, и не все пробивалось сквозь эстрадный масштаб БЗК. В любовном романсе Виардо печальный разговор под прялку, перемежаемый вздохами «ай-люли» (почему-то невозможно было отделаться от воспоминаний о Люли-композиторе), в финале взрывался обещаниями самосожжения. Бартоли словно поднимала на воздух весь огромный объем стиля, делая его не только видимым, но и ощущаемым кожей. И этот странный коллаж из образов поджигательницы и любезной нимфы удивлял и очаровывал не меньше, чем бартолиевская смесь эстетства и массовой популярности, ставшая фирменным знаком карьеры итальянской певицы. Если смесь можно растиражировать, то коллаж останется неповторим.