Выступая по приглашению депутатов в Думе в минувшую пятницу, генеральный прокурор Владимир Устинов высказался за возможность узаконить контрзахват в заложники родственников террористов. Чтобы потом спецслужбы могли использовать этих родственников в качестве средства убеждения для террористов -- смертников и несмертников.

Это предложение г-на Устинова, ближе к вечеру той же пятницы в устах других источников в Генпрокуратуре получившее статус "пробного шара для зондирования общественного мнения", на самом деле символизирует глубочайший кризис идей в спецслужбах -- причем не только российских -- по части борьбы с международным терроризмом.

Принцип контрзахвата заложников не нов. Так фашисты пытались бороться с партизанами (по логике гитлеровского командования -- террористами) во время второй мировой войны. Так в первые годы существования Израиля местные спецслужбы пытались бороться с терактами палестинцев. И главная проблема этого вполне ветхозаветного метода вовсе не в аморальности логики "око за око, зуб за зуб" (в конце концов действия террористов сознательно и вызывающе попирают все нормы морали), а в его неэффективности.

Угроза жизни или смерть родственников террористов в той системе ценностей, которую исповедуют организаторы и участники самых громких и бесчеловечных терактов начала ХХI века, скорее дополнительный мотив для совершения этих терактов. Не смягчающее, а отягчающее обстоятельство.

К тому же во всех мусульманских доктринах (а именно они являются идеологической базой для тех терактов, о борьбе с которыми говорил генпрокурор Устинов) цена любой человеческой жизни изначально ничтожна по сравнению со смертью за веру. Потеря родственников только придает дополнительный ореол богоугодности и героизма тем головорезам, которые в принципе решаются на теракты.

Кроме идеологической неэффективности контрзахвата заложников есть и проблема чисто технологической бессмысленности такой меры. Взять пример Беслана. До трагической развязки захвата школы спецслужбы все равно толком не знали настоящих имен и фамилий тех, кто взял в заложники детей и учителей. А значит, по определению не могли воспользоваться контрзахватом. Брать же каждый раз в заложники родственников Басаева и Масхадова как организаторов всех терактов на российской территории, по версии спецслужб, совершенно бесполезно. Едва ли даже убийством всех родственников Басаева можно принудить его к добровольной сдаче российским властям или хотя бы к отказу от новых чудовищных злодеяний.

Разумеется, принцип контрзахвата совершенно неприменим к "мгновенным" терактам, совершаемым террористами-смертниками, вроде взрыва бомб в вагоне метро или в самолете. Террористов-смертников возможная угроза жизни их родственников уж точно не остановит. Когда человек готов убить невинных людей и умереть сам во имя какой бы то ни было идеи, он уже автоматически исключает себя из мира людей, в том числе из мира своих родных и близких.

Сама по себе логика контрзахвата и -- шире -- террора в ответ на террор -- это крайне опасная аберрация, искажение сознания государства и его силовых структур. Бесперспективность такой тактики мы наблюдаем на примере действий США в Ираке. Чуть ли не каждую неделю в Ираке казнят какого-нибудь иностранного заложника. Можно в ответ подвергать ковровым бомбардировкам целые города или охотиться за всеми иракскими шиитами. Можно до бесконечности "контрзахватывать" заложников. Но даже если захваченный окажется родственником кого-нибудь из известных спецслужбам поименно террористов, казни не прекратятся. Маховик насилия будет раскручиваться со всевозрастающей скоростью, подпитываясь топливом мести.

Сделать так, чтобы на земле не было ни одного спокойного и безопасного места, чтобы терактов ждали и боялись все и всегда, -- это как раз и есть главная политическая задача организаторов терактов нового типа. Именно поэтому для человечества принципиально важно не превращать весь мир в тотальный концлагерь, во всеобщее полицейское государство. Страх превращает контртеррористическую операцию в контртеррористическую аберрацию. И неизвестно еще, что хуже -- бояться жить или бояться умереть.