Процент самоубийств, согласно статистике, выше в странах благополучных. После всех балканских катаклизмов среди них оказалась и независимая Словения -- так по крайней мере можно умозаключить из книги бразильского "хитмейкера" Паоло Коэльо "Вероника решает умереть" (1998). Четыре пачки снотворного 24-летняя жительница Любляны глотает прежде всего от осознания невыносимости повседневной жизни "в пределах привычного маршрута -- с работы в бар, из бара в постель к любовнику, от любовника к себе в монастырскую комнату, из монастыря -- в родительский дом, под крылышко матери". Ведь "жизнь утратила краски, и теперь, когда миновала юность, все пойдет к закату..." Молодую библиотекаршу, однако, спасают и помещают в психиатрическую клинику, озадачив известием, что вследствие необратимых физиологических процессов жить ей остается ровно пять дней. Впрочем, этого времени автору вполне хватает, чтобы успешно решить все экзистенциальные проблемы своей героини.

Всерьез взявшаяся за Коэльо киевская "София", похоже, угадала конъюнктуру сегодняшнего рынка. "Алхимик" вслед за десятками других стран попал и в российские списки бестселлеров, анонсирован выпуск навеянной ветхозаветным сюжетом (испытания пророка Илии) "Пятой горы", а в успехе "Вероники..." (выпущенной совместно с московским ИД "Гелиос" в переводе О. Томашевского) издатели явно не сомневаются (первый тираж -- сразу 20 тысяч экземпляров). Коэльо пишет лаконичные (порой до примитивности) современные сказки, посредством которых обычно не озабоченный проблемами смысла жизни читатель получает терапевтическую прививку метафизики, позволяющую ему примириться с реальностью. «Вы считаете себя не таким, как все?» -- спрашивает автор. Фокус в том, что так же думают о себе и остальные, и именно поэтому как раз вы -- в точности такой, как все. Вы считаете, что мир плох? До совершенства ему, действительно, далеко. Однако у вас есть шанс найти в нем свое место и обрести гармонию; более того, вы просто обязаны это сделать -- именно для того, чтобы мир в целом стал лучше.

"Для живущих ныне ад -- не будущность, ежели он существует, это то, что мы имеем здесь и теперь, то, где мы живем изо дня в день, то, что вместе образуем. Есть два способа от этого не страдать. Первый легко удается многим: смириться с адом, приобщиться к нему настолько, чтоб его не замечать. Второй, рискованный и требующий постоянного внимания и осмысления: безошибочно распознавать в аду тех и то, что не имеет к аду отношения, и делать все, чтобы не-ада в аду было больше и продлился он подольше". Данная цитата -- уже из другого текста: таким высказыванием Марко Поло завершается роман Итало Кальвино "Невидимые города" (1972), вошедший во второй том выпускаемого питерским "Симпозиумом" трехтомника этого итальянского автора. Кальвино -- писатель и философ значительно более высокого класса, нежели Коэльо, хотя любовь к структурным играм и сюжетной комбинаторике заводит его порой на далекие окраины литературы, где материал начинает растворяться в миражах рациональных математических конструкций. Два других включенных в том романа (все тексты переведены Натальей Ставровской), "Замок скрестившихся судеб" (1969) и "Таверна скрестившихся судеб" (1973), основаны на картах Таро; это сборники коротких историй, представляющих собой разные прочтения (слева направо, вверх-вниз и наоборот) одного и того же расклада колоды. На приложенной к "Таверне..." иллюстрации, где изображен расклад из 78 карт, указаны направления, по которым проступают эпизоды рассказов Гамлета, Эдипа, леди Макбет, Фауста, короля Лира, Парсифаля... Том дополнен рассказами из сборника "Т нулевое" (1967), где литература граничит не столько с математикой, сколько с биологией; так, трехчастная "Присцилла" начинается с любовного монолога одноклеточного организма перед его делением пополам ("Митоз"), продолжается внутренней рефлексией перед совокуплением уже многоклеточного ("Мейоз") и завершается "Смертью".

Эротикой пронизаны и ранние (1959--1968) рассказы чеха Милана Кундеры из сборника "Смешные любови", выпущенного питерской "Азбукой" (перевод Нины Шульгиной) в хорошо знакомой с недавних пор серии BIBLIOTHECA STYLORUM. Теперь ясно, что поздний, французский Кундера, из текстов которого ушла политика, -- это возврат писателя к самому себе. Автор поэтизирует обычную жизнь маленького человека, в которой всегда есть место празднику, -- чаще всего в виде случайного романтического приключения. Трагедия 1968 года в том, что счастье маленького человека (вместе с судьбой маленькой страны) оказалось под гусеницами бесчеловечной тоталитарной машины; Кундера же состоялся как большой писатель именно в силу того, что сумел передать ощущение этой трагедии ("Невыносимая легкость бытия"). А в отсутствие трагедии (Чехословакия до 1968-го или Франция 90-х) масштаб писателя Кундеры вполне соответствует масштабу его милого, симпатичного героя со всеми своими человеческими слабостями.

Еще одна маленькая европейская страна, Исландия, предстает перед нами в романе шведского писателя Ерана Тунстрема "Сияние" (1996), выпущенном издательством "Текст" в серии "Книги карманного формата" (перевод Нины Федоровой). Это развернутые и трогательные воспоминания героя о своем отце, первом ребенке, родившемся после провозглашения Независимости 17 июня 1944 года, радиоведущем и несостоявшемся кандидате в президенты, медленно умирающем от инсульта: на пятой странице -- "Отец мне еще и мать", а за двадцать страниц до конца -- "Отец стал моим сыном". Самое занятное здесь -- бытовые зарисовки из жизни маленького замкнутого сообщества, которому история отвела роль независимого государства. После ухода чиновников-датчан члены исландского парламента, "большей частью эпические поэты", решают "распределить министерские посты по жребию" -- и чтобы никому не пришлось "сидеть на должности более нескольких лет". Премьер-министр, министр финансов и "элегантная министр просвещения" сидят у отца на кухне и играют в "Эрудит". А когда на территорию французского посольства через забор случайно перелетает подаренный мальчику футбольный мяч, возвращать который не хотят как "собственность французского государства", это становится поводом для крупного дипломатического скандала с взаимным объявлением послов двух стран персона нон грата.

Завершить этот европейский по преимуществу обзор правильно будет книгой, которой в октябре 2000 года присужден Гран-при Французской академии: роман хорошо известного у нас Паскаля Киньяра "Терраса в Риме" (перевод Ирины Волевич) вполне оперативно выпущен издательством МИК. Это мрачноватая история Моума, бельгийского гравера XVII века, в юности пострадавшего от несчастной любви (лицо его изуродовано кислотой) и вынужденного бежать в Италию, где он зарабатывает на жизнь изготовлением гравюр, как религиозных, так и непристойных -- тех, "что изображают сцены, после которых мы появляемся на свет". Структурная усложненность целого (отдельные эпизоды тасуются, как в "Криминальном чтиве") сочетается у Киньяра с акцентированной простотой фрагментов: будто сами фразы исполнены автором в стилистике черно-белой графики.