«Идиота» поставил Режис Обадиа -- сам взявшись и за режиссуру, и за хореографию, и за сценографию. Впервые в Москве его имя прозвучало лет десять назад -- тогда на фестивале французского видеоданса показали его фильмы, где танцовщики колыхались на стенах, как приколотые бабочки. В позапрошлом сезоне «Камерный балет Москва» пригласил Обадиа сочинить «Весну священную» -- и этой весной на фестивале «Золотая маска» спектакль был назван лучшим в номинации «современный танец». В Россию хореографа притягивают любовь к великой литературе и родная жена (Елизавета Вергасова). Сочетание судьбоносное -- и «Идиот» в постановке Обадиа по инсценировке Вергасовой просто не мог не появиться в одном из наших театров.

Появился в РАМТе. Что неудивительно: этот театр все внимательней следит за модой (один «акунинский» спектакль чего стоит). А взаимопроникновение драматического и музыкального театров (работы сугубо драматических режиссеров в опере, появление постановок деятелей contemporary dance на драматических фестивалях) происходит в «верхних», модных слоях атмосферы нынче весьма интенсивно. Вот и возникает спектакль, сделанный по законам скорее музыкального, чем драматического театра.

Ритм фразы важнее ее смысла. Темп важнее диалога. Достоевский обструган почти до скелета, в первом действии вообще оставлена почти только голая схема «Мышкин -- Рогожин -- Настасья Филипповна». Краткие разговоры перемежаются танцевальными кусками. Героиня произносит фразу -- дальше вступает кордебалет, не то чтобы комментируя сказанное, но стараясь совпасть в экспрессии. Например, после слов «Я не торгуюсь» -- реплики Аглаи, возвращающей письмо Гане Иволгину, несколько мужчин чуть роняют женщин вниз, удерживая их за талии. Впрочем, и в момент разговора действие напоминает танец. При знакомстве с князем девицы Епанчины двигаются вокруг него по строго круговой орбите. Круг -- лейтмотив спектакля: обегают сцену и Мышкин, и Рогожин (когда последний несется широкими шагами и так же следует за ним его черная свора-свита, выглядит это весьма впечатляюще). Понятно, что круг -- символ замкнутости мира, а также символ жизни (декораций на сцене почти нет -- лишь изредка выносят скамейку или стол, ограничивающие сзади площадку ширмы обозначают квадрат; пространство враждебно человеку). Для того чтобы выразить стремление Настасьи Филипповны вырваться из этой замкнутости, постановщик в сцене, где она бросает деньги в камин, заставляет актрису влезть на стремянку -- коллекция образов «круг -- квадрат -- треугольник» получает завершение.

Прославившись именно как творец видеоданса, Режис Обадиа использует пленку и в «Идиоте»: ближе к финалу первого действия герои исчезают со сцены и появляются на экране. Людьми наполнена какая-то просторная пустынная комната, и камера бродит меж них, в них вглядывается, пытаясь, видимо, понять, кто на что способен. Во втором же действии, когда Рогожин уже убил Настасью Филипповну, на экран идет трансляция ее лица -- оно удаляется, и экран гаснет. Эти приемы (не слишком вообще-то оригинальные) ритмически вполне вписываются в действо, течения его не нарушают.

Мешают целостности постановки, ее невыдающейся, но все же внятной музыкальности, как ни странно, большие куски текста. Во втором действии, когда инсценировка отходит от любовной истории и пытается обозначить хоть какой-то контекст (история с Бурдовским), темп провисает и спектакль начинает расползаться. Впихнуть весь роман в три часа все равно не удается, а уж если зрителю изначально было просто предложено поверить в то, что слишком часто улыбающегося, но ничем в общем не странного князя Мышкина общество упорно считает идиотом (как балетное либретто предлагает поверить в то, что тот или иной герой -- великий воин), -- нечего и затем подробничать. Полезны эти многоговорильные эпизоды будут разве что школьникам, которые двинутся на спектакль, чтобы не читать книжку. А хореограф Обадиа, обычно со своими темами и вариациями не расстающийся, когда-нибудь поставит «Идиота», в котором слов не будет вовсе.