Сюжет о том, как человек утрачивает и восстанавливает связь с Богом, для любого верующего есть прежде всего сюжет его собственной жизни и лишь потом сюжет 50-го псалма и «Потерянного рая», «Паломничества в страну Востока» Германа Гессе и «Мерзейшей мощи» Клайва С. Льюиса. В нашем театре прошлого десятилетия на этот сюжет Анатолий Васильев поставил свой «Плач Иеремии», спектакль удивительной силы и ясности. Сейчас в той же студии на Поварской, где игрался «Плач», один из учеников Васильева, известный своим нонконформизмом Борис Юхананов, поставил спектакль, который называется «Повесть о прямостоящем человеке». Сюжет тот же, но разрабатывается он на совершенно особый манер. Жанр спектакля я определить затрудняюсь. Мистерия? -- да, скорее всего так: с недоверчивым вопросительным знаком в конце. Надежда на. Попытка приблизиться к. Хорошо знакомое: «Верую, верую, помоги моему неверию».

В «мистерии?» участвуют: три радиоуправляемых автомобиля, каждый размером с дыню, самый красивый -- Porsche, в детстве я отдал бы за такую игрушку все свои марки и пять лет жизни в придачу; стайка механических динозавриков; шесть учеников Юхананова -- пять в белых летних костюмах, один в мотоциклетном шлеме; подмастерье «Мастерской индивидуальной режиссуры» Оксана Великолуг.

Над белой площадкой (белый цвет -- основной в «Повести о прямостоящем человеке») висит двухслойный экран; в наружном слое прорезано узкое крестообразное отверстие. Под экраном дугообразный пандус: сюда в инвалидной коляске выкатят парализованную Оксану и поставят столик для ее ноутбука. Печатая одним пальцем, но довольно быстро, она будет описывать, комментировать и домысливать все происходящее на площадке, например: «Ангелы со сломанными крыльями танцуют фокстрот. Машина пошлости уже заведена». Все это, естественно, выводится на экран. Иногда на экран вне связи с действием выводятся тексты, написанные ранее: Оксана Великолуг рассказывает о себе, размышляет о жизни и о театре, -- их она называет манифестами. Оценивать содержательность и стиль я не берусь. Вот отрывки: «Сдругой же стороны, если искусство превращается в вандализм, это уже не искусство, а вандализм!»; «Он играет, но не просто как актер! Он -- пылающий костер!». Насколько я знаю, автору этих пылких строк было чуть-чуть за двадцать; насколько я помню, в этом возрасте писать манифесты, воюя с неподатливыми словами, естественная потребность. Поначалу, однако, невозможно понять, какую роль тексты Оксаны Великолуг и она сама играют в спектакле Бориса Юхананова. Поскольку название спектакля отчетливо ассоциируется с названием общеизвестной повести о безногом летчике, ясно, что Оксана Великолуг и есть «прямостоящий человек». Это верно, но этого недостаточно.

Героика в духе Бориса Полевого (советский, т.е. настоящий человек все преодолеет и все сможет), я думаю, малоинтересна Юхананову. Так же, как и нынешний политкорректный эгалитаризм, всячески пропагандирующий то, что называется «творчеством людей с ограниченными возможностями». Но у Оксаны Великолуг есть качество, которое делает ее главной героиней разыгрываемого сюжета, -- я назову его в последнем абзаце.

Говорящий и двигающийся мир ее игнорирует. Люди в белых костюмах уделяют ей и ее ноутбуку не больше внимания, чем бессмысленно носящиеся по сцене машинки (серебристый Porsche, впрочем, проехался со смыслом: прицельно задавил динозаврика, отбившегося от стада). А пишет она важную вещь: «Историю о лузере и ангеле».

Всем известно, что в американизирующемся мире нет более позорного клейма, чем loser -- проигравший, обреченный проигрывать, неудачник. Но наш ноутбук вытюкивает совсем иное: «Лузер -- это человек, ушедший из мира войн /.../ И к нему приходит ангел и несет ему знание о вертикали, которая и есть БОГ». Об этом знании, об отношениях вертикали и горизонтали (которая, нетрудно догадаться, есть грех или, в лучшем случае, суета), о человеческом выборе и о том, как трудно исправить ошибочный выбор, идет речь в «Повести о прямостоящем человеке». Конечно, все это проблематика мистерии без всяких вопросов.

Правда, необходимо сказать, что слова, произносимые актерами, трескучи, убоги и очень плохо запоминаются. Подозреваю, что они продукт коллективного сочинения и что литературное качество текста не интересовало ни Юхананова, ни его учеников. Сырая и вялая «обычная речь» сейчас многим кажется более правдивой и доходчивой, чем отточенное литературное слово: эта ошибка может иметь катастрофические последствия. С первым из них мы уже столкнулись: в сегодняшней России почти не осталось людей, умеющих понимать стихи, -- но это особая тема. Для нас важнее, что люди разучиваются составлять слова вместе, чувствовать вкус фразы. «Я чувствую, как ты посылаешь свет свой в руку мою правую!..» -- ну это же ужас какой-то. Впрочем, ныне вполне привычный.

То, что делают актеры, гораздо интереснее и содержательнее. Их движения -- нечто среднее между зарядкой и танцем: осмысленная последовательность жестов. В спектакле Юхананова она превращается все в ту же историю о человеке, который изначально был устремлен к небу, но соблазнился земными, горизонтальными силами, почти окончательно подчинился им, доведя себя до уровня красивой машины, стал рваться обратно вверх...

Необязательно знать, что все эти движения суть гимнастический комплекс, разработанный адептом антропософии фон Ботмером; тем более необязательно знать, что такое антропософия (хотя вообще-то это вещь забавная). Важно, что сумме упражнений Юхананов придал свой, самолично придуманный общий смысл. Он сумел сочинить из них своего рода «немую пьесу» и поставить по ней «подражание действию важному и законченному» -- в полном соответствии с «Поэтикой» Аристотеля.

Главное отличие мистерии (жанр, Аристотелю незнакомый) от прочих театральных жанров заключается вот в чем: самым важным здесь является не художественное совершенство, а вера в то, что показывается. То есть работать над «Повестью о прямостоящем человеке» имело смысл только в том случае, если хоть кто-нибудь из участников представления будет относиться к сюжету, к способу его разыгрывания и к своему личному участию в игре с абсолютным, без тени сомнения доверием. Оксана Великолуг, много лет назад восхитившаяся «Мастерской индивидуальной режиссуры», гордящаяся официальным званием подмастерья, мечтающая стать режиссером и назвать свой театр «Театром Радости», этим самым человеком и оказалась. Без ее веры спектакль был бы не то что хуже -- его вообще бы не было, и нужды бы в нем не было.

Оксана Великолуг вполне могла бы повторить за парализованным писателем Рубеном Гальего: «Я герой. Быть героем легко. /.../ У меня просто нет другого выхода». Но, вероятно, она предпочтет выразиться без самодраматизации: я просто верю.