С началом уличной программы (вся страна могла видеть трансляцию открывшего ее «Парада карнавалов», прошедшего по Тверской) Театральная олимпиада вступила в завершающую и одновременно кульминационную стадию. Перебегая с одного представления на другое, чувствуешь себя путешественником, не просто побывавшим во всех странах света от Бразилии до Китая, но и -- подобно Данте -- увидевшим преисподнюю и небеса. Ночью на Манежной над тобой парят ангелы из итальянской уличной труппы «Студио Фести», а вечером этого же дня в помещении Театра Моссовета обдает адским холодом на представлении основной программы под названием «Генезис».

Постановщик этого спектакля итальянский режиссер-авангардист Ромео Кастелуччи недавно получил престижную европейскую награду «Новая театральная реальность». Реальность эта, скажем прямо, весьма неприглядна. Человек в ренессансном понимании -- прекрасный телом и совершенный душой -- Кастелуччи не интересует. Его интересуют изъяны тела и души, ошибки природы или Творца, к которому режиссер испытывает очевидную и сильную неприязнь. На театральном уровне эти изъяны -- неважно, врожденные или благоприобретенные -- явно рифмуются с несовершенством мира в целом, а начало жизни на земле напоминает последние времена.

Спектакль делится на три части. Название первой фактически совпадает с названием всего действа, и именно эта часть самая страшная. В основе ее, по словам постановщика, лежит Книга Бытия, хотя обнаружить на сцене главное действующее лицо этой Книги -- Бога-Творца -- невозможно даже при помощи самой изощренной оптики. Зато Люцифер -- высокий, костлявый, с печальным лошадиным лицом -- тут как тут. В самом начале он приходит в кабинет мадам Кюри, в опытах которой мир рвется «атомной лопнувшею бомбой», а потом, перебирая длинными паучьими пальцами, произносит на древнееврейском слова Торы. Так что возникает ощущение, что именно он мир и создал. Стоит ли удивляться, что страдание появилось здесь до грехопадения. Адам, которого представляет застывающий в немыслимых позах гуттаперчевый мальчик, ворочается у Кастелуччи в большом стеклянном кубе. Еву изображает больная раком женщина, у которой удалена грудь. У Каина -- он появится в третьей части -- вместо левой руки какой-то жалкий отросток. В общем, всем не повезло. Артисты большую часть времени ходят по сцене нагишом, дабы нагляднее продемонстрировать все несовершенство своей (а значит, и вообще человеческой) плоти. Поскольку кроме людей (и до людей) Бог (или, по Кастелуччи, Сатана) создал еще и животных, на сцене то и дело появляются чучела разных зверушек, причем эта мертвая природа радует глаз куда больше, чем живая в виде человека. Вообще же первая часть напоминает нечто среднее между кунсткамерой и лавкой таксидермиста.

Второй акт под названием «Освенцим» в отличие от нервного и шумного первого сделан в очень спокойных тонах. Детишки в белых нарядах (некоторые из них изображают зайчиков) сомнамбулически двигаются по сцене, то извлекая откуда-то эмбрионов, то перерезая друг другу горло. Глядя на их безмятежные, просветленные лица, буквально отдыхаешь душой. Гекатомба у Кастелуччи оказывается приятнее, чем акт творения, хуже которого вообще ничего не придумаешь. Генезис страшнее, чем апокалипсис. Непонятно только, почему и зачем этот мрачный, эстетизирующий патологию человек, искренне уверенный, что причиной страданий мира является его возникновение, сам породил на свет шестерых очаровательных детей, которые и представляют в спектакле Освенцим.

В третьей части, где Каин убивает Авеля, по словам Кастелуччи, нет «ни грамма жестокости». Зато есть «море любви». Каин убивает как-то случайно, по недомыслию, а потом начинает жалеть, страдать и, следовательно, любить. Но Авель мертв, и воскресенья не будет.

Спектакль сделан местами изобретательно, а местами и остроумно. (Например, сцена, где еще не до конца оформившегося Адама в кубе начинают из-за кулис забрасывать землей. В этот момент лежащий на авансцене робот встает и начинает радостно аплодировать своими железными ладошками, но из-за кулис на него тоже выбрасывают землю -- все там будем.) Однако в целом театр Кастелуччи больше похож на патологоанатомический.

Надо сказать, что стихийный гностицизм вообще характерен для авангарда. Все царящее в мире зло Кастелуччи вменяет в вину Демиургу (как его ни называй). Вина и ответственность человека его вообще не интересуют. Даже Каин у него ни в чем не виноват. Это не только авангардный, но и очень инфантильный подход. Плох начальник, а не я. Между тем, при всем несовершенстве мира, смотреть на него гораздо интереснее и приятнее, чем на спектакль самого Кастелуччи.