Увы, начинать приходится с обещаний, недоговорок и гипотез. Публикация романа Анатолия Наймана «Каблуков», начатая в «Октябре» (№8), завершается привычной формулой -- Окончание следует, а №9 пока нет. Развязка для объемного и «подробного» сочинения -- фактор немаловажный. Способный сильно скорректировать читательское восприятие. Сплетутся сюжетные линии, возникнут смысловые отыгрыши «проходных» эпизодов, вырвется из бытописательно-психологического вороха острая пружина детектива -- один разговор. Вырулит долгий внутренний монолог-воспоминание героя, пожилого успешливого киносценариста, тяжело переживающего недуг и смерть любимой жены, -- к констатации общеизвестного факта о сложности жизни, с которой ничего не поделаешь, -- другая история. Поживем -- увидим. Тем не менее кое-что о «Каблукове» сказать можно. Ибо «Каблуков» похож на прежнюю прозу Наймана -- от «Рассказов о Анне Ахматовой» (которые, конечно, не только о великом поэте были; может, и не столько) до романа «Все и каждый». Похоже, ибо по-прежнему наблюдательно, местами -- желчно и ядовито, местами -- блестяще (только доберись до этого блеска, плутая по причудливым лабиринтам нарочито затемненного повествования). Ну и умно. Чем автор отчетливо гордится. Мол, сейчас так заверну (хоть про любовь, хоть про кино, хоть про компетентные органы), что у всех мигом крыша поедет. Парадокс на ерническом уточнении банальности сидит и выдуманной цитатой погоняет. Или не выдуманной, а, напротив, тривиальной. Вы вот все думаете, что читали стихотворение Лермонтова «Валерик» и даже что-то про него понимаете, а я сейчас его так подам, что... См. выше. Памятуя о том, как в «Любовном интересе», «Неприятном человеке» и прочих наймановских прозаических опусах эссе перетекало в мемуары (точнее, фантастические квазимемуары), а интеллектуальная бессюжетность в итоге взрывалась голливудским триллером, ждешь чего-то подобного. Ну а если ждешь, если автор тебя именно так настраивает, то и промахнуться немудрено. Нет, лучше все-таки дождаться девятой книжки журнала. Хотя ощущение значительности уже есть. Впрочем, как и авторского внимания к актуальной словесности -- по «Каблукову» видно, что Найман не только трубадуров, Шекспира и Достоевского читал.

В том же журнале триптих рассказов Сергея Солоуха «Физика» («Свет» -- «Движение» -- «Тепло»). В основном -- об отношениях некоего обаятельного господина (технарь, на фирме служит) с маленькой дочкой. Изящно, тонко, по-хорошему сентиментально, остроумно. Похоже. На кого? В какой-то мере на Солоуха. С понятной возрастной поправкой -- с годами (полтинник все ближе) пришлось-таки остепениться южносибирским добродетельным «плейбоям»: семья, понимаешь ли, служба, трудности с дензнаками -- самое время ностальгировать по школьной любви и чароваться собственной (вопреки всем козням) веселой неизменности. Но еще больше похоже на молодого (а не сорокалетнего и не теперешнего) Аксенова, на Аксенова времен «Папа, сложи!» и «Маленького Кита, лакировщика действительности». Что, впрочем, не в укор -- Аксенов в оны годы писал замечательно.

Марина Палей, чья повесть «Хутор» представлена «Новым миром» (№9) тоже писала замечательно. На рубеже 80--90-х годов, когда повесть «Евгеша и Аннушка», цикл рассказов о родильном доме, наконец, «Кабирия с Обводного канала» дарили нам чистую радость и открывали захватывающие перспективы. Правда, тогда же (и чуть позже) писала она и стандартный литинститутский «сюр». Достойным продолжением коего стала какая-то как бы сценарная претенциозно-натуралистическая нудота с американским акцентом и «славянскими» вибрациями. А также нечто шибко мудрое (и пронзительное -- как без того!) под названием «Ланч». Оный «Ланч» даже в букеровский шорт-лист несколько лет назад попал. Сам был в жюри -- интеллигентно согласился. Теперь вот доехали до «Хутора», то есть до грамотных, по-своему красивых («мастерства» не пропьешь) воспоминаний о том, как автор с сыном-младенцем обретались на эстонском хуторе в пограничной зоне. Страдая от своей «чуждости», наслаждаясь пейзажем и жанром (быт суровых хуторян) и, как водится, испытывая пронзительное (как без того!) чувство вины за советскую оккупацию. Видимо, дабы изжить этот комплекс, сочинительница -- по-прежнему бедная, бесприютная, нервная и трогательная (не забывающая глядеться в чудо-зеркальце) -- убыла в страну Нидерланды. Где ныне и медитирует на две равно привлекательные (не для одной Палей) темы: Чужую беду руками разведу и На халяву уксус сладкий.

Юрий Буйда продолжает разрабатывать свою золотую кенигсбергско-калининградскую жилу. Поскольку в рассказах («Прусская невеста», принесшая автору Малую премию Аполлона Григорьева) это у него получается лучше, чем в романах (прошлогодний «Кенигсберг», разумеется, ныне взыскующий Букера), то и новомирская «Переправа через Иордан» (цикл, названный «книгой рассказов») смотрится вполне приятно. И привычно. Потаенные страсти, мрачные волхования, крутая уголовщина, волнующая телесность. Безумцы, нищие, цыгане, бандиты. Сюжетно, энергично, с умом выстроено, да и вообще не глупо. Одна беда -- читано. Может, потому мне кажется наиболее удачным рассказ без «прусской» атмосферы -- «На другом берегу», которым подборка открывается. Наверно, привередничаю. Все-таки и в «Преступлении доктора Шеберстова», и в «Мускусе», и в «Переправе через Иордан» сюжеты заверчены мастерски. Да и слово к слову Буйда ставит не хуже, чем прежде. Или чем Солоух и Найман (что прежде, что сейчас). Или чем Палей в ее золотую пору. И фирменный почерк виден, не должен ведь писатель быть хамелеоном! Все так. Но и превращаться в тетерева на току тоже вроде бы не должен.

Ну да ладно. Все познается в сравнении. Например, с «Дружбой народов» (№9), о прозе которой предпочту умолчать. Тихо подивившись, почему единственное достойное сочинение -- «сентиментальное путешествие» Олега Хафизова «Рязань» -- вынесено на задворки. Ведь рассказ о путешествии по соседней области (Хафизов -- туляк, на Рязанщину отправился в командировку, чтобы сочинить для газеты нечто о тамошних музеях) куда остроумнее, живее и концентрированнее, чем не только опусы коллег, занявшие престижные позиции, но и роман Хафизова «Киж», что был опубликован «ДН» двумя месяцами раньше.

Вот уж не думал, что попаду в апологеты non fiction (и без меня много). Но что поделать, если в «ДН» всего интереснее публикация дневника Владимира Лакшина (1970 год, «Новый мир» Твардовского уже уничтожен, страшная хроника расхождения -- тех, что ушел из журнала, и тех, что там остался), в «Октябре» -- комментарии Евгения Попова к фрагментам некогда гремевшего романа Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?», а в «Новом мире» -- статья Юрия Каграманова «Святая земля и вокруг нее» (о клубке христианско-мусульманско-иудейских политических и культурных противоречий, обычно именуемом «ближневосточным вопросом»)? Что поделать, если лучшие наши прозаики в лучшем случае удачно переписывают свои или чужие опусы? Что поделать, если самым ярким и современным поэтом оказывается Пиндар в «новомирских» переложениях Максима Амелина? Написал я когда-то (и не случайно) статью под названием «Замечательное десятилетие». Потом книгу со сходным названием выпустил. Но ни статьи, ни книги «Замечательный век» я (точно знаю) никогда не писал.