18 июля 2003 года в нашей газете была опубликована статья «Цена хамства», где описывался скандал, произошедший в Лос-Анджелесе в связи с открытием там выставки «Французские мастера» из Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина. Хитами выставки были работы из собрания текстильного магната, коллекционера Сергея Щукина. Внук мецената гражданин Франции, директор Национального центра графических изображений и комиксов Андре-Марк Робер Делок-Фурко посчитал тогда незаконным экспонирование коллекции, конфискованной советскими властями у наследников Щукина, и подал на музей судебный иск. Выставка была под угрозой срыва.

Спустя год и два месяца, 20 сентября 2004 года, господин Делок-Фурко приезжает в Москву с тем, чтобы сделать своему вчерашнему врагу ГМИИ щедрый подарок -- шесть работ французских художников 20-х годов Рауля Дюфи и Анри Ле Фоконье из парижской коллекции Сергея Щукина, той коллекции, что собиралась уже после эмиграции семьи фабриканта и перешла по наследству потомкам Щукина -- дочери Ирине, затем ее сыну Андре-Марку.

Такие почти непредсказуемые, трудно мотивируемые, эксцентрические перемены в отношении господина Делок-Фурко к российскому музею объяснимы в перспективе фамильных историй, традиций, «родимых пятен» психологии семьи Щукиных. Хранитель Государственного музея нового западного искусства, организованного в 1923 году на основе двух огромных собраний Сергея Щукина и Ивана Морозова (ликвидирован в 1948 году с дележом фондов между ГМИИ и Эрмитажем), Борис Терновец противопоставлял Морозова Щукину. Чертами первого были осторожность, строгость, боязнь резкостей, «всего неустановившегося и борющегося». Чертами второго -- страстность, «скитальческий темперамент». Любящий экстрим Щукин и коллекцию собирал такую же. Оттого была она самой радикальной и авангардной для своего времени -- по словам внука, прообраз Центра Помпиду и Гуггенхайм-музея. Оттого «русский собиратель Сергей Щукин не купил ни единой работы кисти русского мастера». Тем не менее завещал коллекцию России, после Февральской революции истово верил в утопическую идею превращения Московского Кремля в акрополь искусств, в котором бы его коллекция заняла достойное место в царских апартаментах, в соседстве с собраниями Румянцевского музея и Третьяковской галереи. А после октябрьских событий уехал за границу и в 1926 году переписал завещание: вместо Москвы коллекцию теперь наследовали его жена и дети (правда, советская власть первыми декретами право наследования отменила вовсе).

Вот этот, запечатленный и в выборе предметов собрания, и в самих действиях Щукина «скитальческий темперамент», был унаследован и его внуком. Сначала судимся, потом дарим. Для руководства ГМИИ это не повод праздновать победу (заслуженную ли?). Продолжение, как говорится, следует… Свое выступление на вернисаже господин Делок-Фурко закончил обещанием двух новых скандалов. Во-первых, директор французского Национального центра графических изображений и комиксов станет инициатором движения за воссоединение разрозненных по глупости тогдашних директоров ГМИИ и Эрмитажа живописных ансамблей Гогена и Матисса. Во-вторых, он будет бороться за идею акрополя искусств в Москве, пусть не в Кремле, но в районе ГМИИ, и первый шаг -- заставить Министерство обороны передать занимаемый им особняк Сергея Щукина в Знаменском переулке под музей имени великого коллекционера.

Планы г-на Делок-Фурко, конечно, обаятельные и благородные, но совершенно утопические, дон-кишотские. Подтверждением их сегодняшней ирреальности служит то, что на устроенную в честь щедрого дара и к 150-летию со дня рождения коллекционера Сергея Щукина выставку владелец второй половины разделенного собрания Эрмитаж не прислал ни одной работы. Пришлось довольствоваться тем, что висит обычно в постоянной экспозиции ГМИИ. А для особых гурманов на галерее вывесили полотна из запасников Музея изобразительных искусств -- картины французских и английских мастеров, которые Щукин собирал еще в конце XIX века: не импрессионистов, Пикассо, Гогена и Матисса, а сумрачных символистов и эпических реалистов. Уместно повторить слова куратора выставки, сотрудника ГМИИ Алексея Петухова: «Стоило вытащить из запасников лежавшие там десятилетиями холсты с потемневшим лаком, и появился еще один, неизвестный нам Щукин». Вот, кстати, другой неожиданный поворот в биографии купца-экстремала.

Сергей ХАЧАТУРОВ

Наталья Семенова: Коллекционирование для Щукина было подобно наркотику

На вопросы обозревателя Сергея ХАЧАТУРОВА ответила Наталия СЕМЕНОВА, исследователь архива коллекционера, в сотрудничестве с Александрой Демской выпустившая книгу о его собрании, автор последней монографии о Сергее Щукине, предисловие к которой написал Андре-Марк Делок-Фурко.

-- Чем объяснить столь внезапную перемену настроения внука Щукина?

-- Когда мы говорили об иске в суд Лос-Анджелеса, я выдвинула одну, чисто психологическую версию о том, что причина конфликта внука Щукина с российским государством совсем не финансовая. Это обида человека, к которому относятся наплевательски и небрежно. По-советски. Он уверял меня, что не имел бы претензий к России как наследник, если бы ему была оказана хоть малая толика внимания и уважения: даже такой политесный жест, как приглашение на открытие выставок из собрания деда. Это можно назвать ущемленным самолюбием, а можно -- трагедией людей, которые обрели себя через русскую культуру и причастны благородным ее традициям. И когда после долгих дипломатических переговоров со стороны России дело наконец сдвинулось в позитивном направлении, Андре-Марк выступил с собственной благородной инициативой.

-- Почему в начале XX века Сергей Щукин перестал собирать реалистов и символистов, а сделался радикальным апологетом новейших течений?

-- Вместе с Андре-Марком, который в силу своего образования имеет киношный взгляд на мир, мы сделали некий монтаж, паззл жизни великого деда. В самом начале XX столетия дела у Щукина складывались отлично: счастливый брак, красавица жена, четверо детей, успех в бизнесе. И вдруг счастливая сказка обернулась трагедией. В 1905 году кончает жизнь самоубийством младший сын Сергей. В 1907 году после недолгой непонятной болезни умирает жена. Вдовец отправляется в Египет, чтобы уединиться в монастыре Святой Екатерины на Синае. В 1908 году в Париже сводит счеты с жизнью младший брат Щукина Иван, денди, влюбленный в искусство, в 1910 году уходит из жизни глухой сын Григорий. В эти трагические времена помимо религии Щукина спасает пассионарная живопись, та, в которой, по словам самого Сергея Ивановича, чувствуется «железный стержень, твердость, сила»... Все другое, традиционное, кажется Щукину неинтересным и бессмысленным.

-- Почему же в Париже у Щукина не возникло желания собрать коллекцию, аналогичную московской?

-- Освобождение от денег было освобождением от его страсти. До эмиграции Щукин был как наркоман, зависимый от дикой энергетики нового искусства. Как только он переехал, страсть ушла. Он оставил коммерцию, смирился с амплуа добропорядочного отца семейства, на деньги, хранившиеся с дореволюционных времен в стокгольмском банке, купил огромную квартиру в престижном парижском районе Отэй и жил в ней, окруженный заботой второй жены Надежды, детей и родственников. Приобрел он лишь несколько работ модных тогда во Франции Рауля Дюфи и Анри Ле Фоконье. По семейной легенде, в тех безымянных портретах Ле Фоконье, что стали собственностью ГМИИ, запечатлены жившие в парижской квартире родственницы Сергея Ивановича.