Анонсируя роман Владимира Сорокина «Путь Бро» (см. «Время новостей» от 29 июля), издательство «Захаров» сосредоточилось на трех пунктах (не считая главного -- ухода прозаика из-под знамен Ad Marginem): во-первых, «Путь Бро» -- это предыстория событий, описанных в романе «Лед»; во-вторых, в книге нет ни одного матерного слова; в третьих, новое сочинение можно читать даже детям. Первый тезис бесспорен; второй почти соответствует действительности (два-три матюга на 16 печатных листов -- считай, что ничего); третий, как и следовало ожидать, субъективен. По мне, так и взрослым его лучше не читать.

Однако прочтут. «Сорокин» -- это бренд. Шаблонность его текстов последних лет («Пир», «Голубое сало», «Лед») никак не влияет на читательский спрос. Коней на переправе не меняют, а «великим писателем» Сорокин назначен давно. Раньше публика, старательно разогретая законодателями интеллектуальных мод, тащилась от сквернословия -- теперь ей рекомендуется балдеть от «цензурированности» лексического ряда. Остальной набор фирменных фенечек неизменен. В «Пути Бро» есть и садистские сцены, и «бесстрастный» натурализм, и смакование «тоталитарной» фактуры (вкупе с соответствующими культурными мифами), и монотонные имитации чужих стилей.

История Бро (в миру «мясных машин», то есть людей, -- Александра Дмитриевича Снегирева) ничего качественно нового к роману «Лед» не добавляет, что заставляет задуматься о ее адресате. С чего бы это братьям Света интересоваться, что происходило с первым из них до того, как он обрел космический Лед, проникся его мудростью и отправился на поиски остальных светоносных нелюдей? Зачем им, устремленным к сияющей вечности, хоть как-то оглядываться в паскудное прошлое? Вникать в былое своих первопроходцев, героев, мучеников -- удел «мясных машин», иные из которых специализируются на складывании букв и проецировании теней на экраны. Те же, кто постиг Свет, должны воспринимать свое минувшее (и минувшее «братьев») как досадную помеху на пути к окончательному освобождению. Немудрено, что в рассказе Бро о его «прежней» жизни «демобилизация» подменяет «мобилизацию» («демобилизация его рабочих не коснулась», говорится об отце героя, крупном сахарозаводчике), а Рождество 1917 года предшествует революции, -- странно, что он вообще про всю эту злокачественную дурь что-то помнит.

Объяснить парадокс не трудно: иначе не было бы романа, плавно скользящего от стилизованных «барских мемуаров» через пародийные копии типовой прозы о 20-х годах и приключенческих саг (поиски Тунгусского метеорита отдают «Затерянным миром» и «Землей Санникова»), экскурсы в соцреалистический дискурс и членовредительские эпизоды, хорошо знакомые по «Льду» («пробуждение» ледяным молотом первой партии «братьев» и «сестер»), к остраненному повествованию последних глав, сделанных как бы под Льва Толстого (недаром столь много места занимают сцены, где просветленные персонажи «наивно» воспринимают театр и кинематограф, -- отсюда путь к прочей «деконструкции»). Лишь зная «прообразы», то есть пребывая в культуре (ублюдочном, исказившем замысел Света мире «мясных машин»), можно оценить как сорокинскую игру с культурными схемами (на мой вкус, вялую и утомительную), так и самою историю Бро, сводящуюся к детализации того, что уже было изложено в романе «Лед». Космическая ледяная гармония деталей не знает и знать не желает.

Да и гностическая ересь, предполагающая отделение детей Света от скопища жрущих, спаривающихся и убивающих друг друга «мясных машин», смысловыми обертонами не приросла. Идейка не первой свежести в разжевывании не нуждается. И так все ясно -- и читателям, и, наверно, персонажам. (Когда Бро, повествуя о череде настигавших его откровений, раз за разом говорит об обретении «нового знания», вспоминаешь типовые биографии Пушкина, герой коих, досягнув лет в двадцать абсолютной мудрости, с каждым годом все-таки не перестает мудреть и мудреть.) Но Сорокин разжевывает. Зачем? Только ли потому, что не любит складывать буквы, а изобретательности не хватает? Пожалуй, нет.

«Путь Бро» -- куда более резкая апология людей Света, чем «Лед». Там, как помним, была третья часть, переводящая мистический сюжет в пародийный товарно-потребительский регистр. Была и коротенькая четвертая часть, где «лед» оказывался игрушкой жующего и пукающего мальчика. Было порадовавшее коммуно-нацистов зачисление в Братство Света известного рыжего вице-премьера, свершившего, как выяснилось, злодейскую приватизацию во благо 23 000 избранников. Гностическая утопия там соскальзывала в антиутопию, а в светоносцах при желании можно было разглядеть монстров. Недаром иные умники сочли «Лед» антитоталитарным памфлетом. Из «Пути Бро» такого не выковыришь -- злодействуют (и только злодействуют, даже если мирно живут) тут только «мясные машины», а любое зверство детей Света неподсудно. (Хотя приязнь Сорокина к чекистам и фашистам дает себя знать, но Сталин и Гитлер представлены такими же выродками, как и прочие -- за исключением 23 000 светоносцев -- обитатели планеты.)

Корректировка взгляда? Думаю, что снова нет. Просто «Путь Бро» -- приквел, а нас еще ждет сиквел. Где можно будет сместить акцент: представить светоносцев подонками, одержимыми «идеологией», противовесом которой станет «живая жизнь». То есть -- согласно «классическому» Сорокину -- бесконечный и безобразный круговорот жратвы, соитий и испражнений, корыстно, но тщетно маскируемый «мясными» и «световыми» машинами под нечто «высокое», «прекрасное» и «осмысленное». Гностическая утопия стоит мизантропической антиутопии. Презрение к быдлу -- презрения к мнимым избранникам. Хрен -- редьки.