В судьбе Артюра Рембо (1854--1891) есть все, что нужно для легенды. Свою недолгую жизнь он постарался сделать уникальной, не подводимой ни под какую схему, даже под биографию «проклятого поэта». Юный провинциал из богом забытого городка в Арденнах, он начал было с попытки заново разыграть магистральный сюжет французской литературы ХIХ века -- «покорение Парижа»; раз за разом убегал из родительского дома в столицу, обложенную прусскими войсками и охваченную восстанием Парижской коммуны. Неизвестно, кем бы он стал, попади туда в разгар событий; но он опоздал -- война закончилась, коммуну подавили, и Рембо оставалось завоевывать маргинальный мирок поэтической богемы. Для него это было слишком скучно. Рассказывают, как именитый поэт Теодор де Банвиль, взявшись опекать бездомное юное дарование, снял ему опрятную комнатку в мансарде своего дома, а тот, едва войдя, начал срывать с себя одежду и с воплями выбрасывать в окно, пока не остался совсем голый; «Не могу, -- заявил он Банвилю, -- переступить порог столь чистой, непорочной комнаты в своем вшивом старье». В этом «хеппенинге» весь Рембо -- неистовство, сарказм, неприятие всякого устойчивого порядка.

С такими наклонностями он не прижился в буржуазном Париже и, невысоко ценя репутацию «гениального юноши», пустился в скитания по Англии и Бельгии с Полем Верленом; гомосексуальный роман двух гениев изобиловал бурными страстями и яростными ссорами, одна из которых кончилась для Рембо огнестрельной раной, а для Верлена -- отсидкой в бельгийской тюрьме. А дальше случился самый удивительный поворот в судьбе Рембо: в середине 1870-х годов, всего-то двадцати лет от роду, но уже знаменитый поэт, он бросает творчество и превращается в заурядного авантюриста -- то наемного солдата в голландских колониях, то служащего где-то на Кипре, то, наконец, торговца оружием в Абиссинии. В столь наплевательское отношение к поэзии, которую он еще в начале 70-х уподоблял ясновидению, было трудно поверить -- много лет после смерти Рембо ходили слухи, будто в Абиссинии он продолжал писать стихи, создал чуть ли не сорок тысяч никому не ведомых строк... Все это были лишь легенды: колониальный коммерсант, вернувшийся в 1891 году на родину, чтобы вскоре умереть в марсельской больнице, вместо рукописей носил на себе пояс с гротескно весомым символом капитала -- восемью килограммами нажитого тяжким трудом золота.

Хулиган, ставший скопидомом, поэт, ставший торгашом, -- эти метаморфозы говорят о том, что Рембо чувствовал себя одинаково чужим в любых жизненных ролях, даже в творчестве. Да, в юные годы он вдохновенно писал о поэзии как ясновидении, потустороннем опыте, к которому ведет «систематическое расстройство всех чувств», бредил мистическими соответствиями между цветами и звуками речи, воображал поэта расово неполноценным человеком «дурной крови», затерянным среди богатой и безжалостной технической цивилизации, -- все это типичная поэтическая мифология позднего французского романтизма. Оригинальными были не столько идеи, сколько способ их переживания -- Рембо метеором пересек поэтическую культуру своего времени, за считаные годы освоил ее и отбросил прочь. Этот путь разительно походил на судьбу его современника, почти ровесника Изидора Дюкасса (более известного как Лотреамон), который двадцатичетырехлетним юношей безвестно умер в осажденном Париже за несколько месяцев до появления там Рембо и исчез из памяти литературы, чтобы через полвека быть триумфально открытым заново.

Возможность таких стремительных, эфемерно-преходящих поэтических судеб сама по себе была знамением эпохи, когда литература окончательно убедила себя в необходимости отказа от традиции. «Нужно быть абсолютно современным» -- эти слова Рембо стали ее лозунгом. Сам же он понимал «современность» в буквальном, поистине «абсолютном» смысле -- он поэт мгновения, не легковесного, а ослепительно насыщенного момента, из которого единственно могут исходить мысль, слово, художественная речь. Этот миг не подчиняется никакой философии или эстетике, и Рембо демонстративно выбирает сюжеты низкие, неприличные, отталкивающие: скажем, смутно-эротическое блаженство мальчика, у которого старшие сестры выбирают из шевелюры вшей, -- это еще самое пристойное... Интенсивное переживание настоящего, неприятие любого порядка и проекта было одновременно и поэтикой его стихов и его поведения, начиная с неистовых хулиганских выходок и кончая легким отказом от провидческого сана.

Но вот в чем проблема: как выяснилось, доведенная до логического предела «современность» упраздняет человека как исторически и биографически ответственное существо, заставляет его жить в беспамятном и безнадежном настоящем наподобие вещи. Оттого-то самое знаменитое стихотворение Рембо «Пьяный корабль» написано от лица неодушевленного предмета -- корабля, странствующего по морям без команды на борту. У него еще сохраняется способность «опьяняться» дивными впечатлениями и глубинная неудовлетворенность собой, как и у самого бродяги-поэта, но звучные строфы александрийских стихов (поэтический размер -- единственный порядок, с которым мирился Рембо) уже произносятся какими-то нетелесными, нечеловеческими устами. Идея преодоления человека в те годы носилась в воздухе, и Рембо одним из первых испытал ее на самом себе, показав, что человека преодолевает не мифический «сверхчеловек», а литература.

Мы до сих пор переживаем и пытаемся как-то усвоить этот неуютный опыт.