Генделевский фестиваль в немецком городе Геттингене -- самый старый барочный фестиваль в мире. В этом году ему исполнился 81 год. Одной этой цифры достаточно, чтобы уважать главное культурное событие знаменитого университетского городка, а тут еще такая удача -- в лондонских архивах нашли неизвестную генделевскую партитуру. Два года непрерывного источниковедческого труда гамбургского профессора Ханса Иохима Маркса дали миру еще двадцать минут легкой, блестящей и виртуозной музыки, созданной великим немцем. Она называется Gloria, является, по всей видимости, частью некой «Мессы Антония Падуанского» и была сочинена совсем юным Генделем примерно в 1707 году.

Для фестиваля, специализирующегося на старинной музыке, подобные новинки очень ценны. Барочная музыка, открытая большей частью ХХ веком, за последние сто лет прошла несколько степеней очистки. Между тем, как исполняли Баха и Генделя в начале прошлого века, и тем, как их принято исполнять в начале нынешнего, -- дистанция огромного размера. И преодолеть ее не так-то легко. А новенькую «Глорию» чистить не надо -- грузными традициями романтизма она не запятнана. Прямо из истории она попадает в руки завзятого аутентиста, бывшего флейтиста знаменитого оркестра Кристофера Хогвуда, а ныне художественного руководителя геттингенского фестиваля, дирижера Николаса Макгегана. И он вместе со своим любимым барочным оркестром из Сан-Франциско и своей любимой певицей из Канады Доминик Лабель делает с находкой то, что считает нужным. А именно -- исполняет ее тонко, камерно, прозрачно.

Вместе с тем новая итальяноязычная партитура вряд ли что-нибудь добавляет к композиторскому облику Генделя, которого прихотливые музыкальные вкусы его времени заставили отдать свой талант двум жанрам: сначала итальянской опере, потом английской оратории. Обе эти ипостаси в Геттингене были представлены. Комическая опера «Партенопа» (1730) и библейская оратория «Саул» (1738) составили костяк фестивальной программы (которая, конечно, не ограничивается музыкой Генделя) и показали, что ничего веселее барочных партитур быть не может.

Сейчас сложно представить среднестатистического слушателя генделевских времен. Скорее всего он был более неспешен, чем нынешний. Он готов был терпеть бесконечные часы музыки, наслаждаясь изгибами запутанного сюжета и чувственными колоратурами кастратов. Нынче кастратов нет, их заменяют гораздо менее волнующие создания -- контртенора. А сюжетные ходы не идут ни в какое сравнение с актуальными и динамичными киносценариями. Так что, как ни ратуют аутентисты за верность старине, но адаптировать генделевскую музыку к современным, пусть даже очень просвещенным вкусам фестивальной публики приходится.

В «Сауле» этим занялся маэстро Петер Нойман, в руках которого находились крепкие солисты, кельнский Камерный хор и кельнский же оркестр «Коллегиум Картузианум». Богатую, плотную генделевскую партитуру он разыграл празднично и театрально, намеренно акцентируя все, что только можно. Каждый участник оратории, будь то Саулова стерва-дочка Мераб (Симона Кермес), поднебесные колокольчики, неожиданно появившиеся в аккомпанементе одного из хоров, или возвышавшийся над оркестром гигантских размеров старинный контрфагот, был наделен своим собственным неповторимым характером. Несмотря на трагизм разворачивающихся событий, публика смеялась и ликовала.

В «Партенопе», над которой помимо маэстро Макгегана и его американского оркестра потрудился кельнский режиссер Игорь Фолвиль, зрители просто-таки умирали от смеха. Традиционно оперную историю про то, как правительница Неаполя, прекрасная Партенопа никак не может выбрать себе суженого из имеющихся в наличие четырех мужчин и одной переодетой в мужчину женщины, он обернул пародией на эту самую традиционную барочную оперу. Кульминацией спектакля стала невероятно остроумная сцена войны, невесть откуда вторгшаяся в любовный сюжет, во время которой артисты, старательно сохраняя горделивую осанку, осторожно бродили в фугасном дыму. Пусть певцы не всегда справлялись с головоломными пассажами (они составляют 99% всей музыки), зато отменно изображали напыщенность, трусливость, сладострастие. Масочные контрасты режиссер укрупнил до предела. Больше всего оваций выпало на долю гротескового принца Арсаче, роль которого исполнил контртенор Кай Вессель, и обаятельной виновницы всех этих перипетий, молоденькой и хорошенькой американки Мередит Холл.

Если верить музыкальным историкам, во времена Генделя сексапильную Партенопу играла маленькая и некрасивая певица. Хорошо, что геттингенские аутентисты не настолько правоверны, чтобы добиваться в своих постановках близости к первоисточнику.