В годовщину начала второй мировой войны -- 1 сентября 1939 года (в этот день нацистская Германия напала на Польшу, а через два дня агрессору объявили войну Великобритания и Франция) хочется пофантазировать: а что было бы, начнись она раньше или позже? Кто-то скажет: история не знает сослагательного наклонения. История -- да, но политика такое наклонение знает: за неимением возможности проводить маневры наподобие военных, политики вглядываются в прошлое, чтобы смоделировать поведение своих партнеров в будущем. Один из уроков тех дней: политики мало знают друг про друга, и это дорого обходится народам.

Историки сегодня знают: вторая мировая война была неизбежна по крайней мере уже с 1937 года, а то и раньше. 3 февраля 1933 года, через три дня после прихода к власти, Гитлер в секретном разговоре с генералами поставил задачу «завоевания жизненного пространства на востоке» и добавил: «Самое опасное время -- это период укрепления вермахта. Вот тогда мы и увидим, есть ли во Франции государственные мужи или нет: если есть, то она не даст нам времени и нападет на нас; возможно, с восточными союзниками» (цитируется по запискам генерал-полковника Либмана, хранящимся в Мюнхенском архиве современной истории, единица хранения 167/51).

К 1937 году укрепление вермахта было завершено. На совещании с военными 5 ноября 1937 года Гитлер назначил поход на Австрию и Чехию на 1938 год, а окончательное решение вопроса «немецкого жизненного пространства» наметил на 1943--1945 годы. Почему так скоро? Потому что потом «ситуация будет меняться только к худшему: ныне современное вооружение вермахта устареет, а поддержание режима секретности спецоружия станет невозможным» (цитата из протокола этого совещания, сделанного полковником Хосбахом, впоследствии он фигурировал на Нюрнбергском процессе).

Историки о неизбежности войны знают, но политики, особенно в 1937-1938 годах, не хотели в нее верить. Хотя все цели Гитлера еще в 20-е годы прямо излагала его книга «Майн кампф» («Моя борьба»), в 30-е годы ее все подзабыли или отнесли на счет предвыборного пиара. Такое легкомыслие вполне объяснимо: в первые годы после прихода к власти Гитлер резко изменил свою риторику, прикинувшись миротворцем.

26 января 1934-го он заключает пакт о ненападении с Польшей (!), сохраняет в силе все полюбовные договоренности с СССР 20-х годов. Да и уже после того, как Великобритания и Франция объявили войну Германии из-за нападения на Польшу, Гитлер, разделавшись с польской армией, опять предложил мир западным союзникам. Правда, на этот раз номер не прошел: обманутый в 1938 году в Мюнхене английский премьер Невилл Чемберлен к тому времени развернул британскую политику на 180 градусов, превратившись в «оборонца». И правильно: документы показывают, что Гитлер намеревался совершить впоследствии оказавшийся победоносным поход на Париж не в марте 1940-го, а еще осенью 1939-го.

После прочтения всех документов о планах Гитлера возникает ощущение, что миру в те годы все-таки повезло, поскольку дело могло бы кончиться большими потерями. Гитлер, как выразился теперь Генри Киссинджер (бывший госсекретарь США. -- Ред.), «не давал созреть плодам своих побед», заставляя генералов идти вперед и вперед еще до того, как была «переварена» очередная жертва. На руку ему сыграл страх Запада и особенно стран Восточной Европы перед СССР. «Все эти страны боялись большевистского Советского Союза не меньше, чем гитлеровскую Германию», -- считает немецкий историк Вальтер Хофер. Это была ошибка. «В отличие от Гитлера, Сталин, хотя он и был чудовищем, не был авантюристом, -- сказал в интервью «Времени новостей» старший научный сотрудник Института Европы Юрий Рубинский. -- После войны, столкнувшись с твердой позицией западных стран в Греции и Иране, он не стал пытаться расширить советскую зону влияния. Гитлер вел бы себя намного более безответственно».

О политике «умиротворения» агрессора за эти 65 лет было сказано так много обличительных слов, что непонятно, почему же Гитлеру удавалось так долго водить за нос и Запад, и СССР? Дело в том, что он использовал многие методы, которые в отличие от вооружения вермахта не устарели и сейчас.

Во-первых, постоянные разговоры о мире и тайная подготовка к войне. Похожую позицию сейчас заняло руководство Грузии. Сразу после прихода к власти Саакашвили тоже на время приглушил свою воинственную риторику -- только для того, чтобы подготовиться к действиям в Южной Осетии. Во-вторых, немцы активно использовали сообщения в прессе о «гуманитарной катастрофе» для оправдания военных действий. Вот, например, какие указания получала германская пресса накануне вторжения в Чехословакию: «Очень нужны фото по теме дня: картины бедности в немецких Судетах, фото беженцев, карикатуры на президента Эдуарда Бенеша». А вот -- перед вторжением в Польшу: «У нас есть уже 700 интервью с беженцами из Польши. Все данные -- стопроцентно надежные... Хорошо бы сопровождать их картинками. Для заграницы тон, которым мы сообщаем о польском терроре, будет показателем немецкой твердости».

Когда немецкие войска в 1938 году входили в Австрию, Гитлер указал, что цель операции «Отто» -- «остановить насилие в отношении прогермански настроенного населения». При этом война не объявлялась. Кстати, перед операцией в Югославии в 1999 году госсекретарь США Мадлен Олбрайт тоже сказала: «Я говорю не о войне, а об использовании силы». А потом добавила: «Я думаю, здесь очень большая разница».

Демагогия Гитлера в 1933--1939 годах была так эффективна, что в Германии вплоть до конца 50-х существовало мнение, будто до 1939 года Гитлер действовал разумно и ответственно, а потом почему-то утратил ясное видение реальности.

Это мнение, давно дискредитированное в Германии, все еще находит сторонников в России. Иначе разве стало бы возможным появление во многих книжных магазинах при поддержке бывших чиновников Минатома (!) книги некоего Сергея Кремлева «Россия и Германия: путь к пакту», в которой автор считает соглашение Риббентропа--Молотова величайшим благом. (Напомним, что по секретному протоколу к этому пакту 23 августа 1939 года территории стран Восточной Европы оказались поделенными между нацистской Германией и СССР.) Во всех бедах Кремлев обвиняет бывшего министра иностранных дел Максима Литвинова, выступавшего за союз с Францией и Англией. Вот лишь один из его перлов: «Если бы СССР не превращался литвиновыми во врага Германии, то и чехам было бы веселее, и советскому народу, и немецкому».

Сталин, может быть, и не хотел быть врагом Гитлера, но Гитлер всегда был врагом России. И при заключении пакта, и в день начала второй мировой войны. Даже в своем публичном обращении к народу 3 октября 1941 года Гитлер назвал противника на Восточном фронте «не людьми, а животными, зверями». Непублично он высказывался еще круче: «Россия станет для нас тем же, чем Индия стала для Англии... Мы не дадим им учителей и газет. В крайнем случае поставим радиоточку в каждой деревне и будем передавать легкую музыку. Водка -- в неограниченном количестве. Интеллигенция? У нас ее и дома слишком много».

Схожесть этой картины с некоторыми эпизодами из жизни страны, где молодежь давно ушла за «Клинским», а на радио господствует попса, заставляет задуматься. Но в первую очередь -- о собственной культурной и экономической политике, а потом уже о внешних угрозах.