В российском конкурсе «Кинотавра» показали новый фильм Киры Муратовой «Второстепенные люди». Премьера этой картины состоялась в феврале на Берлинском фестивале, но неудачный перевод «убил» ее для всех, кроме горстки русскоязычных критиков. И все же уже тогда стало ясно, что картина является событием. Муратова -- едва ли не единственный наш (теперь, впрочем, уже украинский) режиссер, сумевший на сломе эпох сохранить в неприкосновенности своеобразный стиль, свою авторскую вселенную, которая не слишком изменилась даже после вторжения новых реалий. А во «Второстепенных людях» примет нового времени предостаточно: в районе свежеотстроенных кирпичных коттеджей с башенками двое людей решают простенькую задачку -- как избавиться от нежелательного трупа. И все это с монотонным муратовским отчаянием и ее же неподражаемым юмором. С пародийным лицом кавказской национальности в блистательном исполнении Жана Даниэля и шокирующей, почти зоофильской сценой, в которой хозяин взасос целует свою обезьяну. Как удается Муратовой меняться, при этом сохраняя верность себе? Об этом и о многом другом с Кирой МУРАТОВОЙ поговорила наш корреспондент Наталья ШИВЕРСКАЯ.

-- Фильм «Три истории» пригласили на Берлинский фестиваль, когда он еще не был смонтирован, на Московском фестивале «Письмо в Америку» показывали с двух пленок, ваша последняя картина, «Второстепенные люди», законченная в феврале 2001 года, уехала в Берлин сразу после перезаписи. Фестивали борются за ваши картины, а деньги на новый проект все равно найти очень трудно...

-- «Второстепенных людей» показали без субтитров. Устроили спешку, бестолковую и вредную для фильма. Наши спонсоры так спешили попасть в «Панораму» Берлина, что мы перезаписывали часть и сразу отправляли ее в Киев, а целиком фильм, уже в перезаписи, мы до фестиваля сами и не видели. И потом, несубтитрованный фильм был на международном фестивале -- это означает, что его посмотрела только русскоязычная публика, и в то же время картина уже «засветилась» и на ряд других фестивалей не приглашается. Но если говорить просто, глупо и искренне, то мне все равно! Мне важно закончить фильм, процесс, эту вещь в себе. А дальше... Я уже давно разуверилась в том, что возможны перемены к лучшему от того, кому и как я что-то скажу, кому какое дам интервью или понравлюсь ли определенной группе зрителей. Если связать с последней работой, могу сказать, что фильм о второстепенных людях будут смотреть именно второстепенные люди. Они, может быть, будут изъявлять восторги, но денег мне не дадут по той простой причине, что у них нет денег.

-- Можно ли назвать ваш новый фильм подарком второстепенным людям?

-- Подарком? Эстетическое наслаждение -- это всегда подарок для каждого из нас. Но в первую очередь я делала подарок себе.

-- Кроме кино что еще доставляет радость? И в радость ли само кино с такими проблемами?

-- Нет, кино -- это радость! Никаких других настоящих радостей для меня нет. Я знаю, что мне всегда на съемочной площадке будет хорошо, обязательно. А иначе этим очень трудно и мучительно заниматься.

-- У каждого из ваших фильмов своя судьба, и в каждом из них была какая-то «бомба». В «Астеническом синдроме» ее обезвреживали цензурными запретами, а в «Трех историях» она взорвалась у зрителей в руках. Во «Второстепенных людях» есть такой тикающий механизм?

-- Это довольно скромный фильм, умиротворенный и умиротворяющий. В нем есть острые и ужасные моменты, но они скрашены, сглажены, и никого, по-моему, не мучат. Я ведь не даром на обложке сценария написала «умеренный триллер с привкусом водевиля». Нет, никаких «бомб» ни в коем случае.

-- Один из персонажей «Второстепенных людей» -- душевнобольной. Что вам интересно в образе блаженного, ведь он настолько растиражирован в кино?

-- Этого героя играет двадцатилетняя восходящая звезда и модель Филипп Панов. А в образе мне интересна, как и всем, некая первобытность рефлексов, то, что нам интересно и в животном, -- искренность реакций, прямота. Пленяет, наверное, такая беззащитность, безобидность -- если это не какой-нибудь маньяк злобный, а просто юродивый. Он безопасен, мы всегда в его присутствии испытываем доброжелательное превосходство и в то же время нежность, доброту. Все остальные люди, нормальные и здоровые, могут обернуться кем угодно, они же все оборотни, а этот нет, этот сразу такой, какой есть.

-- Во «Второстепенных людях» вы сделали что-нибудь по-иному, не так, как сделали бы раньше?

-- Ну, во-первых, здесь поют песенки, все хорошо кончается. Здесь все окрашено более светлым юморком, что ли. Хотя за этим и скалятся какие-то нехорошие, страшные рожи. На самом деле, из себя ведь не выскочишь и не выпрыгнешь, и поэтому это всегда вариации, просто они могут быть окрашены в разные тона.

-- Вы хотели бы создать свою творческую мастерскую, растить учеников?

-- Нет, вот это точно нет. Я пыталась этим заниматься, но это не фиксируемый процесс, так же, как, например, театр. И вот эта нефиксированность меня раздражает. Это эфемерно. Почему кино для меня является родиной? Потому что все, что ты там сделал, ты зафиксировал на пленке -- и оно есть! Помимо тебя! А педагогический дар предполагает такое удовольствие, как выращивание цветка, который без тебя тут же может погибнуть, -- он хрупкий. Кино и педагогика -- это совсем разные вещи. Живые люди -- это очень опасно, понимаете, живые... Я всегда говорю, что хочу их всех загнать в пленку, и все! После этого они могут делать все, что угодно: пить, болеть, умереть. Они уже существуют, они уже мои, и не только мои. Я могу умереть, со мной может произойти что угодно, но эта вещь существует помимо них, помимо меня! Существует...