Восхищает непривычная для экспозиций ГМИИ стильность репрезентации. В залах Музея личных коллекций попытались воссоздать атмосферу апартаментов коллекционеров начала прошлого века: уютную и респектабельную. Удалось. Графические листы в классической оправе представлены «шпалерной» развеской, на мягком коричневом фоне. В центре залов витрины с письмами, в отдельных нишах -- кабинетная мебель: кресла и секретер. Для восприятия самого тихого, взыскующего сосредоточенности искусства графики настрой оказался точным.

Сама коллекция известного в первой половине XX века библиофила, архивиста и культуртрегера Павла Давидовича Эттингера, полностью вошедшая в состав Музея изящных искусств после смерти собирателя в 1948 году, вполне может считаться эталонным воплощением понятия «вкус». Собраны листы прекрасных художников, от Пьера Боннара до Владимира Фаворского. Почти все соответствуют выведенной для идеальной классики формуле Винкельмана «благородная простота и спокойное величие»: ясная композиция, прекрасная фактура, виртуозная работа карандашом, либо иглой, либо кистью. Подобно работам из коллекции, сама личность Павла Эттингера символизировала ту гармоничную во всем норму художественного процесса, что гарантирует и его продолжение, и его бессмертную историю. Похожий на булгаковского профессора Преображенского блестяще образованный поляк, полиглот Эттингер посвятил всю жизнь служению этой норме, этой континуальности артжизни. Умаляя свою роль до простого архивиста и библиотекаря, он готовил тысячи крохотных публицистических очерков в разные журналы, в многотомный немецкий «Всеобщий словарь художников» под редакцией У. Тима и Ф. Беккера. Он обеспечивал, как бы сейчас сказали, public relation известным ныне художникам. Дмитрия Митрохина и Николая Купреянова вдохновлял на работу в различных графических техниках. Он самоотверженно каталогизировал графическое искусство своей эпохи. При этом норма вкуса сохранялась до конца: никакими групповыми или ведомственными интересами Эттингер связан не был. Ангажированность не терпел в принципе: «Не следует волноваться, раз совесть чиста. Только об этом и должно заботиться» (из письма к Митрохину от 15 марта 1923 года).

Любопытно, что в «глобальный архив» Эттингера, в нормы его вкуса как-то так не вписался русский авангард. Впрочем, не то чтобы совсем не вписался... Человек точной постановки глаза, Эттингер открыл для себя и Ларионова, и Татлина, и Малевича. Но открыл только раннюю стадию их творчества (начало 1900-х), когда все будущие «экстремисты» вписывались в ту самую процессуальность, в границы вкуса, которыми так дорожил и которые так оберегал Эттингер. Ларионов -- импрессионистический, Татлин -- скорее «бакстовский», Малевич -- как аппликация в дамском альбоме. Правда, стоп. Пустяшный рисуночек с играющими детьми -- плоские пестрые силуэты на зеленом травяном фоне -- электризует такая энергия, что видим мы уже не деток в юбочках и матросках, а морзянку цветных сигналов, возвещающих о скором пришествии супрематизма и беспредметничества. Так что бунтарь Малевич даже в инфантильной своей ипостаси легкий шухер в чинном царстве Эттингера навел. И вот здесь-то обозначилась развилка двух дорог: вкус, стало быть, традиция и норма -- в одну сторону, с Фаворским, Кузнецовым, мирискусниками, классикой и Эттингером; авангард, стало быть, риск эксперимента и кардинальное обновление языка искусств -- в другую, с Малевичем, Хлебниковым, Розановой, Тугендхольдом, Лифшицом. Какая дорога лучше -- вопрос вечный. Открывшаяся выставка «Музей Павла Эттингера» (куратор Анна Чудецкая) предъявила аргументы в защиту первого направления. Будем ждать достойного музейного ответа ГМИИ в пользу второго...