Что происходит с Америкой? Почему президент Буш решился начать войну в Ираке? И почему, несмотря на явные промахи в этой войне, Джордж Буш-младший еще сохраняет шанс на победу на президентских выборах 2 ноября? С этими вопросами газета «Время новостей» обратилась к российскому профессору, преподающему макроисторическую социологию в Северо-Западном университете в Чикаго.

В структурах мировой экономики, как любил повторять австрийский экономист прошлого века Йозеф Шумпетер, время измеряется столетиями. Поэтому чтобы оценить, куда сегодня дрейфует Америка, придется оглянуться на двадцатый век. В далекие шестидесятые годы крупный гарвардский экономист Джон Кеннет Гэлбрейт выдвинул теорию конвергенции, которая предсказывала, что Америка и СССР должны вскоре сойтись в некоей золотой середине между плановой и рыночной экономикой. И наступил бы конец «холодной войне».

Американская чудо-кухня

Гэлбрейт -- идейный предтеча перестройки. Как всякая позавчерашняя мода, его теория конвергенции сегодня выглядит нелепо. Но рациональное зерно в ней было. Гэлбрейт, как часто бывает с экономистами, сделал слишком упрощенные выводы из верного наблюдения.

Ранний капитализм был семейным частным делом. В Англии XIX века типичная фирма нанимала 50--60 работников, которыми управлял по-отечески сам хозяин, какой-нибудь мистер Смит и сыновья, плюс пара клерков с образованием семь классов. Американский бизнес пошел по пути укрупнения и создания гигантских транснациональных корпораций с тысячами работников и филиалами во многих странах. Управление такими корпорациями потребовало планового ведения хозяйства на уровне предприятий и отраслей. Возникла управленческая элита, аналогичная нашей номенклатуре, которая рекрутировалась уже не по семейному родству, а из ведущих школ бизнеса после прохождения ритуалов профессионального обучения и карьеристского отбора.

Потрясения двух мировых войн и Великой депрессии подстегнули тенденцию к концентрации экономических активов, государственной регуляции и переходу на формально-бюрократическое управление. Западные социологи окрестили исчезновение из крупного бизнеса частного собственника "менеджерской революцией". На языке марксизма это называлось ростом государственного монополистического капитализма.

После 1945 года Америка оказалась вне конкуренции -- остальные индустриальные базы, от Британских островов до Японии, лежали в руинах. Это уникальное положение дало США не просто гарантированно высокие прибыли на уровне 20--30%, но и колоссальные преимущества во всех областях, от геополитики и науки до голливудского кино. США диктовали моду на демократичное массовое потребление и американский стиль жизни.

Пятидесятые-шестидесятые годы принесли Америке невиданное процветание, уверенность в себе и ту особую роль в установлении миропорядка, которую социологи называют гегемонией. Период гегемонии -- это неоспоримое лидерство, которое союзники воспринимают как должное, а противники -- с плохо скрываемой завистью. Вспомним хотя бы диспут между запальчивым советским лидером Никитой Хрущевым и самоуверенным вице-президентом (1953--1961 гг. -- Ред.) Ричардом Никсоном (президент США от республиканцев с 1969 по 1974 год. -- Ред.) на выставке американской техники в Сокольниках в конце июня 1959 года. Технически наворочанный образец американской чудо-кухни был возведен в символ соревнования двух систем. (Хрущев сказал Никсону: «В нашем распоряжении тоже имеются средства, которые будут иметь для вас тяжкие последствия. Мы вам еще покажем кузькину мать». -- Ред.)

Гонка «Кадиллака» и «Москвича»

Гэлбрейт не учел, что если две системы управления сходятся (конвергируют), то у них должны появиться и сходные проблемы. Если превозмочь идеологические клише, то можно удивиться, насколько в нашей перестройке проявились аналогии с комплексным кризисом, который грянул в США десятилетием раньше, в 1969--1979 годах.

Господствующие элиты обеих стран -- наш партийно-хозяйственный аппарат и их союз бизнеса и политики -- совместно разгромили фашизм. После победы еще лет тридцать можно было пожинать плоды сверхдержавного престижа, научного прогресса и экономического роста на основе массового мобилизационного регулирования. Кризисы и классовые конфликты, казалось, были преодолены при помощи новейших моделей управления, страны договорились о мирном сосуществовании. Оставалось лишь соревноваться в спорте, балете да по поводу стран третьего мира.

Первым споткнулся не СССР, а Америка -- во Вьетнаме сверхдержавная армия не сумела совладать с партизанами. Чтобы сгладить внутри- и внешнеполитические последствия этого неожиданного унижения, Вашингтон пошел на щедрые уступки собственному населению (особенно протестующей негритянской его части) и союзникам (в первую очередь Японии и тогда начавшей подниматься Южной Корее, а затем и коммунистическому Китаю). Сочетание военных расходов и упреждающих уступок перегрузило даже американский бюджет. В 1969 году доллар пришлось девальвировать, что привело к инфляции и длительному разброду в мировой экономике.

В конце шестидесятых американская элита открыто раскололась на либеральных реформистов, подпираемых университетской интеллигенцией, и консервативных патриотов с корнями в военно-промышленном комплексе. Справа и слева возникли радикальные движения, началась череда этнических конфликтов (в США по поводу давнего расизма) -- одни поддерживали Мартина Лютера Кинга, другие в него стреляли. Поблек престиж американского руководства -- президента Никсона поймали на жульничестве, Форд сидел тихо, а Картер выглядел растерянным говоруном.

Полезно напомнить, как внушительно на этом фоне выглядел СССР, особенно после валютной подпитки благодаря нефтяной авантюре ОПЕК. (В 1973 году нефтяные страны уменьшили продажу сырья Западу. Цены на нефть взлетели. Целью было оказать давление на Запад, чтобы он остановил воюющий с арабами Израиль. СССР нарастил свой экспорт нефти. -- Ред.). Нельсон Рокфеллер тогда печально шутил, что он последний капиталист в истории, а ЦРУ выдавало панические оценки советской военной мощи. Потом Америка начала выходить из того виража, на котором СССР сорвался в кювет. Хотя все-таки соревнование двух сверхдержав никогда не велось на равных, а скорее напоминало гонку "Кадиллака" и "Москвича". Победила машина с впятеро более мощным экономическим двигателем (по простому соотношению национального богатства).

Процветание, но вторичное

Президент (с 1981 по 1989 год. -- Ред.) Рональд Рейган вошел в историю двумя подвигами. Он восстановил веру в величие Америки среди большинства американцев и западных союзников. Во-вторых, что важнее, он переломал закосневшие механизмы государственного и международного регулирования. Ценой резкого увеличения американской задолженности и налоговых уступок крупнейшим корпорациям высвободившиеся финансовые потоки были направлены на Америку. Десятки других правительств, от Мексики до Югославии, в восьмидесятые годы вдруг обнаружили, что не могут не только платить по старым долгам, но и получить новые кредиты под низкий процент -- мировые деньги утекали в гигантскую долларовую воронку. Правительствам-должникам пришлось оставить разговоры о национальной экономической самостоятельности и покорно выстроиться на поклон в вашингтонский Международный валютный фонд либо к частным кредиторам Уолл-стрита. Что и открыло дорогу рыночной глобализации.

Среднесрочные последствия были противоречивы. Глобализация и спекулятивный бум девяностых годов привели к мощной финансовой накачке США. Взлетело ориентированное на США экспортное производство в некоторых периферийных странах с дешевой и относительно послушной рабочей силой, куда в массовом порядке переносились нерентабельные операции из центральной зоны капитализма, прежде всего в Китае. Тем временем Западная Европа и Япония страдали от посредственных темпов роста, если не застоя. Большинство же стран мира столкнулось с затяжной депрессией и бегством капитала, в том числе в коррумпированных формах. Спонтанный рыночный подъем, который обещали экономисты-неоконсерваторы после неизбежного спада переходного периода, все никак не наступал.

Где-то с середины девяностых антиамериканские и антиглобалистские настроения начали распространяться по миру. Эти довольно расплывчатые представления внезапно получили эмоционально яркое воплощение в фигуре Джорджа Буша-младшего. Одновременно исчерпал себя (тот же скандал по поводу приписок и махинаций вроде дела американской компании "Энрон") и начал угрожающе сдуваться спекулятивный пузырь девяностых. Вот тогда бушевская администрация пошла ва-банк, разыгрывая главный козырь военной силы и стремясь доказать Европе, Японии и остальному миру, что без американского покровительства мировые проблемы решить нельзя.

Уже вполне очевидное поражение в Ираке (не говоря о неприятностях в Афганистане, Пакистане, Саудовской Аравии, Косово и Корее) вызывает в Вашингтоне обмен ядовитыми обвинениями и, по мере поступления дурных новостей, состояние, близящееся к панике. Раскол среди американских элит налицо, хотя бушевская партия сохраняет серьезную опору среди провинциально-патриотической половины населения, негодующей на исламских фанатиков, европейских предателей и заодно на внутренних гомосексуалистов.

Победит ли в ноябре пока довольно безликий Керри, будет зависеть не столько от него самого, сколько от того, насколько к тому времени усугубятся проблемы Буша-младшего. Однако за этой внутриполитической коллизией встают вопросы куда большие. Что будет с исламским Востоком, который так грубо разбередили американские военные? Сохранится ли единство Запада, с 1945 года и по сей день скреплявшееся американской гегемонией? Что будет с американской экономикой, которая перегружена невиданными в истории долгами (данные разные, но цифра превышает 3 трлн долл., если учитывать не только государственные, но и частные внешние денежные обязательства), -- не в пример периоду войны во Вьетнаме, когда экономика США как раз переживала лучшие времена? Наконец, каковы будут последствия для остального мира, если американская финансовая пирамида все-таки рухнет?

Если прав итальянский социолог Джованни Арриги (а он на сегодня ведущий в мире исследователь циклов гегемонии), то в семидесятые годы США пережили сигнальный кризис, означавший начало упадка. Как правило, после сигнального кризиса наступает временная стабилизация или, по выражению Арриги, "вторичное процветание" за счет использования былого положения и активов. Милитаристский активизм Буша-младшего, вполне возможно, ускорил и усугубил наступление кризиса окончательного. И здесь самое опасное, что на горизонте пока не видно никакой организованной силы, способной предложить подлинно системное решение этих проблем.