В Пушкинском музее открывается выставка Энди Уорхола. Первая «поп-звезда» современного искусства узаконена в качестве непреложного классика. Среди мрамора «храма искусств» радужные, исполненные простодушного психоделического оптимизма картинки с кока-колой, гамбургерами и Мэрилин до сих пор выглядят фрондерскими, слегка неприкаянными и какими-то эфемерными.

Уорхол вездесущ и в то же время неуловим. В расцвете славы, заваленный приглашениями, он любил посылать на «мероприятия» вместо себя двойников. Казалось, что художник одновременно присутствует в разных местах. Так же невозможно определить меру его участия в создании произведений. Уорхол писал, что от «создания» шедевров перешел к их «производству». Как и мастера Возрождения, Уорхол творил с помощью подмастерьев и учеников, устраивая party, во время которых гости раскрашивали его картины. Даже подписывала их мать Энди -- трогательным почерком, напоминающим прописи или надписи на картинах Магритта.

Уорхол остается неповторимым, даже тиражируя одни и те же образы -- Мао и Джеки Кеннеди, Мэрилин и Пресли, Лиз Тэйлор и Мик Джаггер, бутылки колы и банки супа «Кемпбэлл», знаки доллара и «Тайная вечеря» Леонардо. Он с наслаждением воспроизводит любую «модель». И занимается чем угодно. Продюсирует великую рок-группу Velvet Underground и канувших в небытие Curiosity kill the cat. Издает журнал «Интервью». Делает телепередачу, которую хотел назвать «Ничего особенного». Снимает фильмы, ставшие классикой и оставшиеся культовыми, -- их покажут в Москве.

Есть некое, только Уорхолу присущее, совершенно нерефлективное, звериное изящество во всем, что он делал -- в фильмах, книгах, картинах. Фотографии раскрашены словно бы дальтоником, выбиравшим краски сообразно надписям на тюбиках и периодически ошибавшимся. Но сочетание цветов вызывает физическое наслаждение. Краска, чуть выступившая за трафарет, случайные утолщения или разрывы контура безошибочны, как линии китайских каллиграфов. На самом деле Уорхол не столько повторяет исходную фотографию, сколько обрекает на дальнейшее тиражирование счастливые огрехи и ошибки перерисовки, обрекает случайность на неизменность.

Уорхол воспринимает бытие с беспристрастным и безразличным восхищением. Но безличный восторг, обращенный на весь мир в его тотальности и неизменности, оказывается лишь прикрытием для нежности, сожаления о мимолетности частностей. Если в картинах преобладает восторг, то в фильмах -- нежность. Они как та серебристая, изысканно шероховатая поверхность жестяной банки, что открывается за отклеившейся красочной этикеткой (одна из картин серии «Кемпбэлл»). Фильмы эти показывают то, что мы всегда видим, но никогда не рассматриваем, -- сон, еду, стрижку волос. Это подобие «временных капсул», картонных коробок, в которые Уорхол запаковывал все скопившиеся за месяц случайные или надоевшие предметы, с тем, чтобы когда-нибудь, раскрыв коробку, вернуть утраченное время.

Уорхоловское пристрастие к логотипам -- попытка изжить ностальгию, создать мир неизменных и лучезарных видимостей. В сущности, Уорхол, как и Малевич, работает с «беспредметностью» -- не как «нефигуративным» искусством, но как с миром по ту сторону вещной реальности.

Пережив покушение, Уорхол сказал: «Подойти вплотную к смерти -- это то же самое, что подойти вплотную к жизни, потому что жизнь -- это Ничто». Но уорхоловское «ничто» не пугает. Зловещее «ничего» превращается в успокоительное «ничего особенного».

«Множество людей искали общества Энди Уорхола, но они не рассчитывали что-то из этого для себя извлечь. Они стремились просто пройти сквозь него, как сквозь фильтр», -- пишет о художнике французский мыслитель Бодрийар. Пройдя сквозь этот фильтр, необратимо изменилось не только современное искусство, но и наше ощущение реальности. Теперь мы не можем произносить слово «реальность» без видимой неловкости и тайной ностальгии.