Звезды Английского королевского балета Алина Кожокару и Йохан Кобборг, станцевавшие в конце минувшей недели в Большом театре «Сильфиду» и «Жизель», в Москве уже появлялись. Еще будучи студенткой Киевского училища, в 1997 году Кожокару участвовала в международном конкурсе артистов балета (выступила замечательно, но ничего не выиграла, кроме приза зрительских симпатий); Кобборг же пару лет назад приезжал в Большой театр на личную гастроль, танцевал «Сильфиду». Но тогда нынешние гастролеры были вписаны в плотную московскую среду -- Кожокару на конкурсе надо было оглядываться по сторонам, учитывать конкурентов, а Кобборгу в спектакле взаимодействовать с местной партнершей (Сильфида была из Большого). В этот раз они замкнули пространство на себя -- вежливо отыгрывая взаимодействие с «посторонними» людьми, по сути существовали лишь друг для друга -- и два спектакля, две древних балетных истории, будто стряхнули почтенную пыль, засияли новым светом.

Эта парочка была как люди в стране великанов. И Кожокару, и Кобборг невелики ростом, московский кордебалет над ними просто-таки нависал. Порой это производило комический эффект -- все подруги Жизели, казалось, годились ей в матери, а когда рядом с графом Альбертом возникала его титулованная невеста Батильда, возникало предположение, что граф предал Жизель из-за чисто физического опасения -- вдруг вот эта рассердится и задавит. Но и бог с ним, с ростом (хотя из двухсот артистов Большого можно было бы подобрать более соответствующий гастролерам фон), главное -- был иной масштаб движения, и иной подход к роли.

Кропотливость, тщательность, выверенная мелочь движений. Ох, как это противоречит прославленному московскому романтизму! Когда Кобборг во втором акте «Жизели» заменяет летящую, умоляющую диагональ (граф Альберт просит о снисхождении повелительницу призраков-вилис) на серию антраша, мелкое вспархивание на месте, наш зал недоумевает: вроде танцовщик отказался от самого эффектного хода? На деле Кобборг, выученный в датской школе, не выносит громких эффектов -- зато ценит высочайшую виртуозность, и именно ею готов похвастаться. И еще -- гости предъявили тот класс подробной актерской игры, что, оказывается, почти забыт в Большом театре, всегда гордившемся именно своей актерской школой.

Все мелочи, мелочи, детали. Когда Альберт в гневе хватается за пояс, чтобы вытащить отсутствующую шпагу (и тем выдает свое дворянское происхождение), наши привычно прикладывают руку к боку -- и все. Рука Кобборга пару секунд (пока граф не опомнился) теребит невидимую застежку, вся серия мелких жестов, необходимых для того, чтобы отстегнуть шпагу, пролетает в один миг. Когда Сильфида убеждает Джеймса покинуть дом и отправиться с ней в лес, она так подробно, внятно, нежно «рассказывает», как летают там духи и звенят ветра. А Джеймс -- уже на грани решения -- вдруг останавливается и обводит долгим взглядом дом, который сейчас покинет (он земной человек, он фермер, и капля сомнения в нем должна быть -- хотя убежит он вслед за Сильфидой, куда денется).

Дуэты Кожокару и Кобборга -- я уже говорила, что они замкнуты? Что в «Сильфиде», что в «Жизели» вокруг них будто невидимый круг очерчен, и они туда не пускают никого, сами о том не задумываясь. Такое бывало на сцене Большого, но очень давно -- когда танцевали молодые Максимова и Васильев. Еще ни с кем не ссорившиеся, травм не лечившие, не бывшие в начальниках... Просто счастливые. Пожалуй, вот это главное: то ощущение счастья, которое принесли Кожокару и Кобборг на сцену. Счастье не выцарапанное, не выбитое в суровой московской школе, но подаренное просто так -- как способность влюбляться и летать над сценой.